Картинка тишина и мертвые с косами стоят: А вдоль дороги мертвые с косами стоят, и тишина…, Мем Йоу нига бич

А вдоль дороги мёртвые с косами стоят. И тишина…

Я глубокомысленно кивнула, а Джейми вдруг насторожился и прижался лицом к стеклу, предварительно сложив ладони вокруг глаз домиком.

– Мисс Лэнг, – прошептал испуганно. – Между могил кто-то ходит и светится.

– Что значит «светится»?

Я пристроилась рядом с помощником, отгородившись козырьком из ладоней от магических светильников, горевших в комнате, и испуганно охнула: по кладбищу рваными рывками, от могилы к могиле передвигалось нечто зеленоватое, очертаниями напоминающее человека.

– Что это? – просипела я.

– Из дому не выпущу, и не проси! – категорично отозвался за моей спиной «дедушка», и что-то мне подсказывало, что эта фраза была адресована не столько Джейми, сколько мне.

Выпрямилась и оглянулась. Призрак завис над полом, загораживая собою входную дверь и, как я и полагала, смотрел на меня.

– Ну, деда! – жалобно простонал Джейми, стыдясь за поведение чересчур заботливого родственника. – Я уже не ребёнок!

Глупый. Во-первых, не понимает, что обращался старик ко мне (Видимо, старший Тан и предположить не мог, что внук рискнёт высунуть нос из дому). А во-вторых, как показывала практика, для наших родителей и бабушек с дедушками детьми мы остаёмся хорошо если не до старости.

– В Литлвиладже официально находится только один некромант, – напомнила я, не сводя строгого взгляда с призрака. – И грош цена мне будет, если то, что ходит сейчас между могил, причинит вред кому-то из горожан.

– А если уже причинил? – насупился дед. – Чем ты сможешь помочь в этом случае? А если он и тебя саму… как-нибудь причинит?

Марина Ли

А вдоль дороги мёртвые с косами стоят. И тишина…

Филипп де Шампань (1602-1654) — Натюрморт в стиле Vanitas (вторая половина XVII века)

Срезанный цветок, который скоро завянет, — с одной стороны, символ уходящей жизни, с другой, поскольку это тюльпан, бывший объектом коллекционирования в Нидерландах XVII века, — символ необдуманности, безответственности и неразумного обращения с дарованным Богом состоянием.
Череп — символ смерти, песочные часы — символизируют быстротечность ускользающего времени.

Vanitas — в переводе с латинского «суета», «тщеславие» — жанр живописи эпохи барокко, аллегорический натюрморт, композиционным центром которого традиционно является человеческий череп. Очень редко натюрморты этого жанра включают человеческие фигуры, иногда скелет — персонификацию смерти.

Объекты, каждый из которых что-то символизирует, часто изображаются в беспорядке, обозначая ниспровержение символизируемых достижений.

Подобные картины предназначались для напоминания о быстротечности жизни, тщетности удовольствий и неизбежности смерти. Зачастую картины сопровождались нравоучительными наставлениями пессимистического содержания.
Наибольшее распространение этот стиль получил во Фландрии и Нидерландах в XVI и XVII веках, отдельные примеры жанра встречаются во Франции и Испании.

Vanitas vanitatum et omnia vanitas — Суета сует, всё — суета

Филипп де Шампань, де Шампень (Philippe de Champaigne), родился в 1602-ом году в Брюсселе, — французский художник эпохи барокко. Один из старейшин французской Академии живописи и скульптуры.

В 1621-ом году перебрался в Париж, где работал с Николя Пуссеном над украшением Люксембургского дворца.
С 1654-го года конкурировал с Шарлем Лебреном, участвовал в украшении дворца Тюильри под его руководством.
К концу жизни активно занимался педагогической деятельностью.

Умер художник в 1654-ом году в Париже.

Антонио Переда (1611-1678) — Аллегория тщеславия

Sic transit gloria mundi — Так проходит мирская слава

Всё пройдёт
Максим Дунаевский на слова Леонида Дербенёва
Поёт — Михаил Боярский
Фрагмент из кинофильма «Куда он денется» (1981)

                

Картины кисти Антонио Переда (1611-1678)

Антонио Переда и Сальгадо (Antonio de Pereda y Salgado), родился в 1611-ом году в Вальядолиде (Испания), — художник — представитель испанского барокко.

Антонио Переда учился у мастера Педро де лас Куэвас, затем копировал полотна венецианских художников в мадридском королевском дворце. Писал картины религиозного и исторического содержания и натюрморты, в которых тщательно выписывает мельчайшие подробности изображаемого.

Умер в 1678-ом году в Мадриде.

Антонио Переда (1611-1678) — Сон рыцаря
из серии картин в стиле Vanitas

На ленте, которую держит ангел, надпись: «Aeterne pungit, cito volat et occidit». Почему-то в текстах, посвящённых стилю Vanitas, её переводят как «Слава о геройских поступках развеется точно так же, как и сон». Я бы перевела иначе: «Вечно разит, но быстро улетает и убивает», тем более, что там ещё и лук со стрелой изображены. Это всё о том же тщеславии, атрибуты которого разбросаны на столе.

Похоже, подобные картины пользовались в те времена повышенным спросом у публики, в противном случае можно было бы заподозрить уважаемого художника в некрофильстве. Обилие же черепов на картинах, писаных, судя по всему, с натуры, наталкивает на мысль о том, что человеческие кости в те неблагословенные времена валялись на европейских просторах где ни попадя.

Францискус Гейсбрехтс (вторая половина XVII века) — Натюрморт в стиле Vanitas

Д.Луиджи — Вишнёвый сад
Соло на трубе — Череп

Объявление

По случаю отъезда срочно продаются:

туалетный столик;
вольтеровское кресло;
говорящий попугай
и
череп Вольтера-ребёнка.

Дэмиен Херст — Бриллиантовый череп под названием «Ибо это есть любовь к Богу»
Изготовление черепа обошлось автору приблизительно в 20 000 000 $.

Всего на черепе, изготовленном из платины, 8 601 бриллиант общим весом в 1106,18 карата. В центре лба — розовый алмаз, а зубы настоящие — человеческие. Мне вот интересно, автор сотрудничал с дантистом или с гробокопателем?

Бриллиантовый череп был выставлен в лондонской галерее White Cube и в 2007-ом году продан неизвестному покупателю за 123 000 000 $.
Более пятисот процентов прибыли — вот как нужно уметь зарабатывать деньги! Хотя, для этого надо было сначала иметь двадцать миллионов, но это в сущности мелочи при теперешнем то развитии кредитования. Если, согласно Марксу, нет такого преступления, на которое не пошёл бы Капитал, ради трёхсот процентов прибыли, то ради пятисот… Правда, в данном случае не сам Капитал, а Художник, живущий в эпоху Капитала. Право, даже не знаю, возможно, он все зубы вырвал у одного человека, причём без наркоза. ))) Хотя, ради такого дела мог бы и своими пожертвовать…

Дэмиен Херст, родился в 1965-ом году в Бристоле, Великобритания, — английский художник. На сегодня он самый дорогой художник в мире.

Азы искусства он постигал в художественном колледже Лидса и лондонском университете.

Дэмиен — самый яркий представитель группы «Молодые британские художники» и обладатель премии Тернера за работу «Физическая невозможность смерти в сознании живущего» (акула в аквариуме с формалином).
Художник живет и работает в Лондоне и Девоне.

Ещё один из распространённых живописных сюжетов в стиле Vanitas это «Игра со смертью в шахматы».
Знаменитый шведский режиссёр Ингмар Бергман даже сделал этот сюжет лейтмотивом своего фильма «Седьмая печать», вдохновившись фреской, приведенной здесь.

Седьмая печать (1957), Швеция
Режиссёр — Ингмар Бергман

                    Фреска «Смерть, играющая в шахматы» (1480)
               Альбертус Пиктор (1440 или 1450 — 1507 или 1509
                         Настоящее имя Альберт Имменхаузен)
                    Церковь в Тёбю, диоцез Стокгольма, (Швеция)

Фреска «Пляска смерти» (XV век)
Ораторио деи Дишиплини — Клузоне (Ломбардия, Италия)

На фреске изображена Смерть, ведущая к могиле пляшущих представителей всех слоёв общества — знать, духовенство, купцов, крестьян, мужчин, женщин, детей. Это напоминание о бренности человеческого бытия.
ПЛЯСКА СМЕРТИ
1908

Оркестр им не нужен: или
каждый звуки не исторгает,
словно совы гнездо в нем свили?
В них страх, как волдырь, набухает,
и тухлятина в нос ширяет —
самый лучший их запашок.

Руками друг друга обвили
и пляшут, гремя костями;
любовники пылкие сами
дам кружат не спрохвала.
У тощей монашки скоро
совлекают с чела платок;
здесь все равны. И в гонке
выкрадывают у старушонки,
желтей истертой клеенки,
молитвенник под шумок.

Им жарко от этой гульбы
в богатых одеждах, и градом
пот катится, чтобы ядом
разъесть им зады и лбы,
броши, платья и шляпки из пуха;
они оголиться хотят,

как дитя, как безумец, как шлюха;
и танцуют и прыгают в лад.

Райнер Мария Рильке (1875-1926)

Пляска смерти — аллегорический сюжет в живописи и словесности Средневековья, представляющий собой один из вариантов сюжетов, которые воплощают иконографию смерти.
Первые произведения на этот сюжет появились в XIV веке и создавались они вплоть до XVII века, однако, подобная традиция существовала ещё у древних латинян.

Бернт Нотке (1435-1509) — Пляска смерти
Музей Нигулисте — Таллин

Фреска «Триумф смерти» (XV век)
Ораторио деи Дишиплини — Клузоне (Ломбардия, Италия)

Под каждым климатом, у каждой грани мира
Над человеческой ничтожною толпой
Всегда глумится Смерть, как благовонья мира,
В безумие людей вливая хохот свой!

Шарль Бодлер (1821-1867)

Триумф смерти — ещё один вариант традиционных сюжетов о бренности земного бытия.

Интересны многоплановые и многофигурные работы Брейгеля старшего и Буффальмакко. Так как в уменьшенном виде иллюстрации этих полотен трудно рассматривать на мониторе компьютера, даю ссылки на максимально большой формат.

Буонамико Буффальмакко ( I половина XIV века) — Триумф смерти

Питер Брейгель старший (1525-1569) — Триумф смерти

                              

Терракотовые фигурки по мотивам гравюр швейцарского художника Маттеуса Мериана (1593-1650) — «Смерть и дворянка» и «Смерть и игуменья»

Андреа Орканья (1308-1368) — Фрагменты фрески «Триумф смерти» (1344-1345)
Санта Кроче (Флоренция, Италия)

Эта фреска вдохновила великого венгерского композитора Ференца Листа (1811-1886) на написание фортепианного произведения «Пляска смерти».

Ференц Лист (1811-1886) — Totentanz (1849) — Пляска смерти
Партия рояля — Валентина Лисица

Фрагмент фрески «Триумф смерти» из Санта Кроче — Больные старики, молящие о смерти

                           

В 1873-ем году внимание композитора Сен-Санса привлекло стихотворение поэта и врача Анри Казалиса (1840-1909), писавшего под псевдонимом Жан Лагор. Оно носило иронический заголовок «Равенство, братство» и описывало пляску скелетов в зимнюю полночь под звуки скрипки Смерти. На этот текст композитор сочинил романс, а год спустя использовал его музыку для симфонической поэмы под названием «Пляска смерти».
Строки стихотворения Жана Лагора предпосланы партитуре в качестве программы:
Вжик, ежик, ежик, Смерть каблуком
Отбивает такт на камне могильном,
В полночь Смерть напев плясовой,
Вжик, вжик, вжик, играет на скрипке.
Веет зимний ветер, ночь темна,
Скрипят и жалобно стонут липы,
Скелеты, белея, выходят из тени,
Мчатся и скачут в саванах длинных.
Вжик, ежик, ежик, все суетятся,
Слышен стук костей плясунов.

…

Но тс-с! вдруг все хоровод покидают,
Бегут, толкаясь, — запел петух.

Камиль Сен-Санс (1874) — Пляска смерти
В титрах мультфильма ошибочно указано авторство Ференца Листа.

Потрясающая — завораживающая музыка!

                                                                                          

Середина 1870-х годов для Модеста Петровича Мусоргского — время размышлений о смерти, которая унесла нескольких его друзей и нанесла незаживающие раны. Под этим впечатлением композитором были созданы несколько произведений и среди них вокальный цикл «Песни и пляски смерти».

Модест Петрович Мусоргский (1839-1881) — моноспектакль «Песни и пляски смерти» (1994)
Оркестр Московской филармонии
Дирижёр — Мстислав Ростропович

Поёт — Галина Вишневская

Вокальный цикл Модеста Петровича Мусоргского «Песни и пляски смерти» создан в 1875-77 годах на стихи Арсения Аркадьевича Голенищева-Кутузова (1848-1913).

В цикле 4 песни-картины: «Колыбельная», «Серенада», «Трепак» и «Полководец». В стихотворных текстах к этим песням изображены различные лики смерти: в «Колыбельной» — мать у постели умирающего ребёнка, в «Серенаде» — тяжело больная девушка на пороге смерти, в «Трепаке» — замерзающий в поле под завывание метели мужичок, в «Полководце» — гибнущий на поле брани воин.

                         

Walt Disney — The Skeleton Dance
Пляска скелетов — мультфильм производства США (1929) — первый мультфильм из серии «Бесхитростные симфонии»

В мультфильме использована музыка Эдварда Грига из сюиты «Пер Гюнт» — «В пещере горного короля».

Проблемы жизни и смерти во все времена были и, уверена, будут предметом осмысления и освещения в искусстве.
И Жизнь, и Смерть — две верные сестры,
Порой они меняются обличьем,
Стирая грань между твоей Судьбой
И Вечностью за этим пограничьем.

                                   Арнольд Бёклин (1827-1901)
                    Автопортрет со смертью, играющей на скрипке

Арнольд Бёклин (Arnold Böcklin), родился в 1827-ом году в Базеле (Швейцария), — швейцарский живописец, график, скульптор; один из выдающихся представителей символизма в европейском изобразительном искусстве XIX века и Дюссельдорфской художественной школы.

Густав Климт (1862-1918) — Смерть и жизнь (1908-1916)

В 1911-ом году картина Климта «Жизнь и смерть» получила приз на Всемирной выставке в Риме.

Густав Климт (Gustav Klimt), родился в 1862-ом году в Баумгартене (Австро-Венгрия) — знаменитый австрийский художник, основоположник модерна в австрийской живописи.

Эдвард Мунк (1863-1944) — Смерть у руля (1893)

Эдвард Мунк (Edvard Munch), родился в 1863-ем году в Лётене, губерния Хедмарк (Норвегия), — норвежский живописец и график, театральный художник, теоретик искусства. Один из первых представителей экспрессионизма. Творчество Мунка охвачено мотивами смерти, одиночества.
Мунк — автор известной картины «Крик».

Хуго Симберг (1873-1917) — Танцы на причале

Ян (Йохан Юлиус Христиан) Сибелиус (1865-1957) — Грустный вальс
из музыки к пьесе Арвида Ярнефельта (1861-1932) «Смерть»
Хельсинский филармонический оркестр (Helsinki Philharmonic Orchestra)
Дирижёр — Тауно Ханникайнен (Tauno Hannikainen)

Хуго Симберг (Hugo Simberg), родился в 1873-ем году в Хамина (Великое княжество Финляндское, Российская империя), — финский художник и график, крупнейший представитель финского символизма. Известен своими произведениями философского звучания, представляющими жизнь и смерть, чертей и ангелов. Автор части росписей и витражей собора Иоанна Богослова в Тампере.

Учился в нескольких рисовальных школах, но так ни одной из них не окончил.
Испытывал сильнейшее влияние Арнольда Бёклина — считал, что тот «является художником от Бога, и перед ним все должны склониться».

С 1896-года художник неоднократно выезжал за границу: бывал во Франции, Англии, Италии, где знакомился с произведениями старых и новых европейских художников.
В 1899-ом году он путешествовал по Кавказу.

Осенью 1902-го года у Хуго Симберга случился нервный срыв, и до весны 1903-го года он лечился в больнице Каллио в Хельсинки. После выхода из больницы он написал самую известную свою картину «Раненый ангел».
В том же 1902-ом году художник получил стипендию для путешествия по Европе, на средства которой в 1903-1904 годах он посетил Италию, Испанию, Францию, Северную Африку.

В 1904-ом году он выиграл первую премию на национальном конкурсе портретной живописи и в том же году он получил заказ на роспись церкви (позже собора) Иоанна Богослова в Тампере.

Последнее своё зарубежное путешествие Симберг совершил в 1910-ом году, посетив Нидерланды, Бельгию и Францию, где он снова смог остаться на продолжительное время, благодаря полученной им стипендии.

Художник не любил разъяснять символику своих произведений, оставляя это зрителю.
Умер Хуго Симберг в Эхтяри (Великое княжество Финляндское, Российская империя) 12 июля 1917-го года.

В статье Википедии, посвящённой Хуго Симбергу, в графе гражданство указано «финское», чего не может быть по определению, так как Декларация независимости Финляндии была принята и подписана только в начале декабря 1917-го года. То есть Симберг был подданным Российской империи — он не успел стать даже гражданином Российской республики, поскольку Временное правительство провозгласило Россию республикой только 1 сентября 1917-го года по старому стилю.

                

Картины Хуго Симберга

Поскольку несколько устаревшее слово «художество», нашедшее своё место в заглавии к этому сюжету, имеет такие значения, как «искусство» и «проделка, выходка», то под второе определения замечательно подпадает очень популярный в англоязычных странах праздник Halloween, ибо во время него обычно весело хулиганят и проказничают.

Прообраз праздника Хэллоуина, скорей всего, зародился с появлением кельтского языческого празднества Самайн, описание которого появляется в старо-ирландской литературе начиная с X века. Согласно Оксфордскому словарю фольклора, Самайн был праздником одновременно для всех народов Британских островов и прочно ассоциировался со смертью и сверхъестественным.
До сих пор на севере Шотландии и Ирландии принято проводить ритуалы для успокоения мёртвых и рассказывать ночью 31 октября легенды о предках.
Потом, когда католическая церковь ввела празднование Дня всех святых — празднуется 1 ноября, два эти праздника постепенно сращивались между собой и в результате появился Хэллоуин, который отмечают с вечера 31 октября в ночь на 1 ноября.

Примерно в XVI веке сложилась традиция выпрашивания сладостей ночью 31 октября. Дети и взрослые надевали тканевые маски и ходили от одной двери к другой, требуя от хозяев угощение и мелко шаля. Обычай надевать карнавальные костюмы и носить с собой «светильники Джека» в виде тыкв с прорезями и свечой внутри них появился только на рубеже XIX и XX веков. В обмен на деньги или еду изначально нужно было предлагать разные развлечения. Впоследствии, по причине массовой эмиграции шотландцев и ирландцев в США, Хеллоуин популяризовался и там.
Это ведь так напоминает рождественские вертепы и колядки!

При сегодняшнем развитии средств связи и доставки разнообразной информации непосредственно потребителю неудивительно, что этот старинный британский праздник стал известен повсюду.
Конечно, праздник этот не наш и религиозному православному человеку праздновать его не годится. Но для людей неверующих нет ничего предосудительного в том, чтобы лишний раз повеселиться и немного похулиганить, если есть к тому желание и возможность.

А сколько снято фильмов и мультфильмов, посвященных этому празднику!
Ниже приведены две песенки, которые традиционно поются во время Хэллоуина.

Мультфильм на музыку песни Бобби Пикета «Monster Mash» — своеобразный гимн Хеллоуина

Фрагмент мультфильма «Кошмар перед Рождеством» на музыку песни Дэнни Эльфмана » This Is Halloween»

Наш кинематограф тоже отметился на ниве страшилок и чёрного юмора, к примеру, в таких фильмах, как «Вий» и «Неуловимые мстители».

Фрагмент из фильма «Неуловимые мстители» (1966)

Фрагмент из фильма «Неуловимые мстители» (1966)

Фрагмент из фильма «Неуловимые мстители» (1966)

А вдоль дороги — мертвые с косами стоят!)))

Дорожный креативчик от ГАИ-шников города Лида (Беларусь)

«Dum loquimur, fugerit invida aetas: carpe diem, quam minimum credula postero.»
Пока мы говорим, уходит завистливое время: лови момент, как можно меньше верь будущему.

Гораций — «Ода к Левконое»

Говорят, что жизнь это не то, что есть на самом деле, а то, что мы о ней думаем. Несмотря на, казалось бы, нелогичность подобного утверждения, рациональное зерно всё же в нём есть. Безусловно, объективные события от нашего взгляда на них измениться не могут, но зато может измениться подход человека к жизни — вместо смиренного ожидания смерти, заложенного фразой «Memento mori», яркое и насыщенное событиями проживание каждого дня жизни. В определённом смысле это латинское изречение сродни русской поговорке «Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня».

Есть только миг
Александр Зацепин на слова Леонида Дербенёва
Поёт — Олег Анофриев
Фрагмент из кинофильма «Земля Санникова» (1973)

«А вдоль дороги мертвые с косами стоят. И

«ШКВАЛА БОЛЬНЫХ НЕТ»

Мы решили проверить, действительно ли все так плохо в московских больницах, как описала в своем дневнике врач mamako…

В Первой Градской больнице, куда приехал наш корреспондент, во дворе — ни души. Словно больные уже не выдержали и вымерли, не дождавшись своей «рынды».

— Как это ни странно, но у нас нет шквала пациентов, — пожимает плечами дежурная по справкам Градской больницы и листает журнал учета больных: — Число пациентов примерно такое же, как и до жары. Пекло да смог, конечно, тяжело переносить, даже наши сотрудники сами ходят во влажных марлевых масках. Но катастрофы, как видите, нет!

На подстанции «Скорой помощи», которая находится на территории больницы, тоже на удивление спокойно. Врачи спокойно сидят на лавочках, курят.

Нет аврала и в Городской больнице № 61.

— У нас в отделениях четыре человека всего! — говорит дежурный на посту охраны. — А в морге два трупа. И те померли не от жары, а от перепоя.

В остальных крупных моргах Москвы санитары также поддерживают коллег.

— Говорите, тела складывать некуда?! — ухмыльнулся санитар в московском морге № 2. — Бред! Видите, один справляюсь да еще и с вами болтаю! А если бы покойники в «коридоре» стояли, у нас бы тут все сотрудники пахали!

Санитары говорят, что даже если в такую жару тела умерших вдруг пришлось укладывать на пол, то смрад стоял бы такой, что жители всего близлежащего района давно оборвали телефоны всевозможных инстанций.

***

Под вечер нам удалось дозвониться до владелицы скандального блога.
— Я хотела обратить внимание на проблему, я это сделала, — сказала врач «КП» с просьбой не указывать ее имя в газете. — А дальнейшие выводы уже не от меня зависят…
— А от кого? — спрашиваем. — От премьера, как в истории с рындой?
— Да нет, вы просто сами езжайте по московским больницам и все увидите.
— Мы сегодня проехались, — говорим. — Такой катастрофической ситуации, подобной описанной вами, не заметили!
— Вам надо было проехаться вчера — тогда хуже было задымление. Но и сейчас санитарные нормы температурных режимов не соответствуют в наших больницах… Но полную картину всего творящегося в это время там вы можете получить одним-единственным способом — попасть к нам в качестве больного…
На этом наше интервью с врачом закончилось. Тем временем интернет-дневник врача был удален.

«Комсомольская Правда»

Калифорнийская учительница отправлена ​​в отпуск после того, как видео показывает, как она имитирует танец коренных американцев в головном уборе

Видео, которое, как сообщается, было записано студенткой из числа коренных американцев, а затем размещено в социальных сетях в среду, вызвало возмущение внутри и за пределами сообщества коренных американцев.

История продолжается под рекламой

Критики обвинили учителя в подражании стереотипам коренных народов и потребовали уволить учителя из Риверсайда, штат Калифорния, за то, что они назвали неуместным и оскорбительным поступком. С тех пор она была отправлена ​​в отпуск на время проведения внутреннего расследования, говорится в заявлении Объединенного школьного округа Риверсайд.

«Такое поведение совершенно неприемлемо и является оскорбительным изображением обширной и экспансивной культуры и обычаев коренных американцев», — заявили в округе в четверг, не назвав учителя. «Ее действия не представляют ценности нашего округа».

В заявлении не называется школа, в которой преподает женщина, но John W. North High разместил заявление округа в своем аккаунте в Instagram, назвав ее «одним из наших учителей».”

Пресс-секретарь округа отказалась назвать имя учителя, когда с ней связалась The Washington Post поздно вечером в четверг.

История продолжается под объявлением

«Поскольку дело находится в стадии расследования, мы не можем давать никаких комментариев», — сообщила The Post в электронном письме представитель округа Диана Меза.

Директор средней школы Джона У. Норта не сразу ответил на сообщение The Post.

Видео показывают, как учитель математики из Риверсайда, Калифорния, танцует в поддельном головном уборе коренных американцев, 20 октября.20. Сейчас она в отпуске в ожидании внутреннего расследования. (Casey Silvestri/TWP)

В какой-то момент во время урока математики можно увидеть, как учительница топает ногами, стоя на столе в задней части класса, напевая «SohCahToa», прежде чем пройти в центр класса. .

Затем учительница садится на парту и молится «богине воды», после чего хихикает.

«Потому что это просто смешно», — сказала она студентам.

Жанна Купер мертва: звезда сериала «Молодые и беспокойные» снималась в течение четырех десятилетий

Breadcrumb Trail Links

1. Телевидение
2. Культура

Купера будут помнить «как легенду дневного телевидения и как друга, который действительно останется соскучились по всем нам здесь, в сети», — сказала Нина Тасслер, президент CBS Entertainment

Jordan Strauss/Invasion/Associated Press

. Обзоры и рекомендации непредвзяты, а продукты выбираются независимо.Postmedia может получать партнерскую комиссию от покупок, сделанных по ссылкам на этой странице.

Содержание статьи

Жанна Купер, бессмертная звезда мыльных опер, которая почти четыре десятилетия играла гранд-даму Кэтрин Ченселлор в сериале Молодые и беспокойные , умерла. Ей было 84 года.

Объявление

Это объявление еще не загружено, но ваша статья продолжается ниже.

Содержание статьи

Купер умерла в среду утром во сне, написал в Facebook ее сын актер Корбин Бернсен.По словам представителя сети, семья подтвердила смерть CBS.

Купер запомнят «как легенду дневного телевидения и как друга, по которому всем нам здесь, в сети, будет действительно не хватать», — сказала Нина Тасслер, президент CBS Entertainment, добавив, что актриса привнесла «неизгладимое очарование, класс». и талант в каждом эпизоде».

Бернсен написал в Твиттере 12 апреля, что его мать столкнулась с «тяжелой битвой» из-за неизвестной болезни. В последующие дни он писал о ее постепенном улучшении и говорил, что ей сняли дыхательный аппарат.

В сообщении на Facebook от 17 апреля Бернсен сказал, что его мать несколько раз ругалась, «показывая мне, что она становится прежней, не в восторге от ситуации и готова выйти из больницы и потрясти мир».

Объявление

Это объявление еще не загружено, но ваша статья продолжается ниже.

Содержание статьи

В среду он написал, что она оставалась борцом до конца: «Она была пламенем всю свою жизнь, этот маяк, тот боксер, о котором я говорил ранее.Она прошла полные двенадцать раундов и единогласным решением судей… победила!»

Купер присоединился к дневному сериалу через шесть месяцев после его дебюта в марте 1973 года, заявив о себе как о самом долгоживущем актере. Эта роль принесла ей 11 номинаций на «Дневную премию Эмми» и награду за лучшую женскую роль в драматическом сериале в 2008 году. Restless отпраздновал свое знаменательное 40-летие.

Шли годы, и Купер отбрасывал мысли о том, чтобы попрощаться с сериалом и его вымышленным висконсинским городом Генуя.

Объявление

Это объявление еще не загружено, но ваша статья продолжается ниже.

Содержание статьи

«Что бы я сделал? Я не умею вязать. Мои пальцы будут кровоточить», — сказала она AP, когда ей исполнилось 83 года.

Купер родилась в калифорнийском городке Тафт в 1928 году, училась в Тихоокеанском колледже и выступала в местных театральных постановках, прежде чем ее профессиональная карьера началась с фильма 1953 года. «Рыжая из Вайоминга» с Морин О’Хара в главной роли.Другие фильмы включают «Бостонский душитель» 1968 года с Тони Кертисом и «Тони Рим» 1967 года с Фрэнком Синатрой.

Frederick M. Brown/Getty Images

У нее была параллельная карьера на телевидении, в таких шоу, как «Приключения Кита Карсона» в 1953 году, «Театр пепси-колы» в 1954 году и «Мир Бракена» в 1969-70 годах.

В повторяющейся роли в «L. A. Закон», она сыграла мать персонажа Берсена, Арни, и получила номинацию на премию «Эмми» 1987 года как лучшая приглашенная актриса в драме.Позже Бернсен присоединился к своей матери в ее сериале, несколько раз появляясь в роли священника отца Тодда.

Объявление

Это объявление еще не загружено, но ваша статья продолжается ниже.

Содержание статьи

Но именно роль в «Молодых и дерзких» сделала ее телезвездой, близко знакомой телезрителям.

В 1984 году реальная подтяжка лица Купер была показана по телевидению, поскольку ее героиня перенесла операцию в то же время и не сожалела об этом.

«Это открыло возможности реконструктивной хирургии для стольких людей, а молодые люди добивались поставленных целей», — сказала она. «По сей день люди подходят ко мне и говорят: «Большое спасибо за это. Мы с мамой что-то сделали, и не только косметическую операцию». Это был невероятный опыт в моей жизни».

Сериал «Молодые и дерзкие» возглавляет рейтинги дневных сериалов уже более 24 лет, отчасти благодаря непрерывности, обеспечиваемой Купером и другими его давними звездами, включая Эрика Бредена. Он удержал свои позиции, поскольку популярность этого жанра снизилась, а большинство мыльных опер исчезло.

30-летний брак Купера с Гарри Бернсеном закончился разводом. У пары трое детей, Корбин, Карен и Коллин, и восемь внуков.

Поделитесь этой статьей в своей социальной сети

Реклама

Это объявление еще не загружено, но ваша статья продолжается ниже.

NP Опубликовано

Подпишитесь, чтобы получать ежедневные главные новости от National Post, подразделения Postmedia Network Inc.

Нажимая на кнопку подписки, вы соглашаетесь на получение вышеупомянутого информационного бюллетеня от Postmedia Network Inc. Вы можете отказаться от подписки в любое время, нажав на ссылку отказа от подписки в нижней части наших электронных писем. Постмедиа Сеть Inc. | 365 Bloor Street East, Торонто, Онтарио, M4W 3L4 | 416-383-2300

Спасибо за регистрацию!

Приветственное письмо уже в пути. Если вы его не видите, проверьте папку нежелательной почты.

Очередной выпуск NP Posted скоро будет в вашем почтовом ящике.

Комментарии

Postmedia стремится поддерживать живой, но вежливый форум для обсуждения и поощрять всех читателей делиться своими мнениями о наших статьях. Комментарии могут пройти модерацию в течение часа, прежде чем они появятся на сайте. Мы просим вас, чтобы ваши комментарии были актуальными и уважительными. Мы включили уведомления по электронной почте — теперь вы будете получать электронное письмо, если получите ответ на свой комментарий, появится обновление ветки комментариев, на которую вы подписаны, или если пользователь, на которого вы подписаны, прокомментирует.Посетите наши Принципы сообщества для получения дополнительной информации и подробностей о том, как изменить настройки электронной почты.

Забытая история кампании по изгнанию китайцев из Америки

Гум Шан . Золотая гора. Так жители провинции Гуандун называли далекую страну, где коренное население было рыжеволосым и голубоглазым, и ходили слухи, что из-под земли можно достать золотые самородки. Согласно отчету в San Francisco Chronicle , торговец, приехавший из Кантона, столицы провинции, — вероятно, вскоре после открытия золота в Саттер-Крике в 1848 году — написал своему другу на родине о богатствах, которые он нашел в горы Калифорнии.Друг рассказал другим и сам отправился через Тихий океан. То ли из письма торговца, то ли с кораблей, прибывающих в Гонконг, новости о золотой лихорадке в Калифорнии прокатились по южному Китаю. Мужчины начали наскрести средства, часто используя землю своей семьи в качестве залога для кредитов, и толпились на борту судов, которым требовалось целых три месяца, чтобы добраться до Америки. В конце концов они прибыли тысячами. Некоторые пришли в поисках золота; других привлекала высокая заработная плата, которую они могли получать, работая в железнодорожных компаниях, прокладывающих пути, соединяющие восточную и западную части Соединенных Штатов; третьи работали на фабриках по производству сигар, тапочек и шерстяных изделий или нашли другие возможности на американском Западе. В основном это были крестьяне, часто ехавшие большими группами из одной деревни. Они носили традиционную мужскую прическу династии Цин, выбритую голову спереди и косу до талии сзади. Они бежали с родины, охваченной жестокими восстаниями и экономическими лишениями. Они пришли в поисках обширных открытых пространств американской границы, где, как они верили, их ждала свобода и возможности.

Однако по мере того, как китайское присутствие росло, оно начало беспокоить белых американцев.За этим последовало насилие, часто шокирующее своей жестокостью. Америка в середине девятнадцатого века была вовлечена в эпическую расовую борьбу. Гражданская война, по последним оценкам, унесла жизни трех четвертей миллиона человек. В последующие бурные годы Реконструкции линчевали не менее двух тысяч чернокожих. Однако в этот определяющий период американской истории в значительной степени забыт жестокий расизм, которому подвергались китайские иммигранты на другом конце страны. Согласно подробному исследованию Бет Лью-Уильямс, профессора истории в Принстоне, «Китайцы должны уйти» (2018), в середине 1880-х годов, вероятно, на пике бдительности, по крайней мере, сто шестьдесят восемь общины вынудили своих китайских жителей уехать. В одном особенно ужасном эпизоде, в 1885 году, белые горняки в Рок-Спрингс, на территории Вайоминга, убили не менее двадцати восьми китайских горняков и изгнали несколько сотен других.

Сегодня в Соединенных Штатах насчитывается более двадцати двух миллионов человек азиатского происхождения, и, согласно прогнозам, к 2055 году азиаты станут самой большой группой иммигрантов в стране. другая этническая или расовая группа испытывает большее неравенство в доходах или, возможно, чувствует себя более незаметной.Затем последовало президентство Дональда Трампа, его расистские насмешки над «кунг-гриппом» и «китайским вирусом» и волна антиазиатских нападок, прокатившаяся по стране.

Атаки вызвали значительный выброс эмоций и энергии в азиатско-американском сообществе и за его пределами. Но неясно, что станет с пылом, когда чувство опасности рассеется. Американцы азиатского происхождения нелегко вписываются в расовый нарратив Америки. Сложно оценить градации жертвенности и то, где заканчивается устойчивое чувство инаковости и начинаются структурные барьеры. Но всплеск насилия в отношении американцев азиатского происхождения является напоминанием о том, что нынешняя реальность Америки отражает ее исключительное прошлое. Это напоминание превращает работу по разъяснению истории, которая долгое время игнорировалась, в поиск более всеобъемлющего будущего.

Подавляющее большинство китайцев в Америке в девятнадцатом веке прибыло в Сан-Франциско, который до золотой лихорадки был поселением с населением в несколько сотен человек, но к концу век.В «Призраках Золотой горы» (2019) Гордон Х. Чанг, профессор истории Стэнфордского университета, пишет, что, по крайней мере поначалу, многие в целом приветствовали китайцев. «Они — одни из самых трудолюбивых, тихих и терпеливых людей среди нас, — писала в 1852 году Daily Alta California , ведущая газета штата. Железнодорожники остались довольны своим отношением к работе. Китайцы «оказались почти равными белым мужчинам по объему выполняемой ими работы и гораздо более надежны», — написал один руководитель.

Белые рабочие, однако, начали видеть в китайцах конкурентов — сначала за золото, а затем за дефицитные рабочие места. Многие воспринимали китайцев как языческую расу, несовместимую и чуждую американскому образу жизни. В апреле 1852 года, когда число прибывающих китайцев росло, губернатор Джон Биглер призвал законодательный орган штата Калифорния «сдержать эту волну азиатской иммиграции». Биглер, демократ, избранный в прошлом году третьим губернатором штата, четко отличал «азиатов» от белых иммигрантов из Европы.Он утверждал, что китайцы, в отличие от своих западных коллег, не искали Америку как «убежище для угнетенных всех народов», а только для того, чтобы «приобрести определенное количество драгоценных металлов, а затем вернуться в свою родную страну». Законодательный орган принял ряд мер по вытеснению «монгольской и азиатской рас», в том числе путем введения пятидесятидолларовой пошлины с каждого прибывающего иммигранта, который не имел права стать гражданином. (В то время процедуры натурализации регулировались законом 1790 года, который ограничивал получение гражданства «свободными белыми людьми». »)

В 1853 году в Daily Alta была опубликована редакционная статья по вопросу о том, следует ли разрешить китайцам становиться гражданами. Он признал, что «правда, многие из них почти такие же белые, как европейцы». Но, как утверждалось, «они не белые люди в смысле закона». В статье американцы китайского происхождения охарактеризованы как «морально гораздо худший класс среди нас, чем негры», а их характер охарактеризован как «хитрый и лживый». Несмотря на то, что китайцы обладали определенными искупительными качествами «ремесла, промышленности и экономии», говорилось в нем, «они не из тех, с которыми американцы могут когда-либо ассоциироваться или которым могут сочувствовать.В заключении говорилось: «Они не из нашего народа и никогда не будут».

В отдаленных шахтерских общинах, где часто торжествовало самосуд, белые горняки вытеснили китайцев с их притязаний. В 1859 году горняки собрались в универсальном магазине в округе Шаста на севере Калифорнии и проголосовали за изгнание китайцев. В книге «Изгнанные» (2007 г.), всестороннем отчете о насилии против китайцев, Джин Пфаэльцер, профессор английского языка и азиатских исследований в Университете Делавэра, пишет, что вооруженная толпа из двухсот белых горняков прорвалась через лагерь китайцев. в устье Рок-Крик, который отказался уйти.Они захватили около семидесяти пяти китайских горняков и провели их через город Шаста, где люди забросали их камнями. Молодой шериф округа Клэй Стоктон и его заместители сумели разогнать толпу и освободить пленников. Но в последующие дни банды белых шахтеров неистовствовали в китайских лагерях в близлежащих городах, пока Стоктон и его люди изо всех сил пытались обуздать насилие. Эти стычки стали называть Шаста-войнами. В конце концов, губернатор отправил на пароходе экстренную партию из ста тринадцати винтовок, и отряд людей, собранный Стоктоном, смог восстановить порядок.Мятежников предали суду, но быстро оправдали. «В Республике Шаста снова воцарилась тишина», — говорится в статье в местной газете «Плейсер Вестник ». «Пусть яростные тревоги войны никогда больше не призывают к оружию ее верных сыновей!»

24 октября 1871 года расовая напряженность вспыхнула в китайском квартале Лос-Анджелеса на узкой улице с магазинами и жилыми домами, называемой Калле-де-лос-Негрос, или Негритянская аллея. Многие подробности неясны, но журналист Айрис Чанг пишет в «Китайцах в Америке» (2003), что был застрелен белый полицейский, расследовавший звук выстрелов; белый мужчина, бросившийся на помощь, был убит.Собралась разъяренная толпа из нескольких сотен человек. «Была пролита американская кровь, — вспоминал позже один из них. «Было также то чувство шока, что китайцы осмелились стрелять в белых и убивать с безрассудством за пределами их собственного цветового набора. Мы все двинулись, крича от гнева и, как некоторые заметили, в восторге от всего волнения». Улица была разграблена и разграблена, раздавались крики: «Вешать их! Повесьте их! К концу ночи было убито около двадцати китайцев, большинство из них были повешены, а их тела болтались в лунном свете; один из них был четырнадцатилетним мальчиком. Инцидент остается одним из худших случаев массового линчевания в американской истории.

Затянувшийся экономический спад в середине 1870-х раздул возмущение белых. Фабрики на Восточном побережье закрылись, и безработные мигрировали на Запад в поисках работы. Завершение строительства трансконтинентальной железной дороги также оставило многих рабочих без работы. Ирландский иммигрант по имени Денис Кирни, у которого был бизнес по перевозке галантерейных товаров в Сан-Франциско, начал произносить пламенные речи на пустыре возле мэрии.Аудитория Кирни со временем выросла до тысяч озлобленных рабочих. Большая часть его гнева была направлена ​​на «железнодорожных грабителей», «развратных держателей облигаций» и «политических воров», но свои худшие язвы он приберег для «китайца». Свое выступление он закончил восклицанием «Китайцы должны уйти!» В 1877 году тысячи разочарованных рабочих в Калифорнии сформировали Рабочую партию Калифорнии и избрали Керни ее президентом. «Калифорния должна быть полностью американской или полностью китайской», — сказал Кирни. «Мы решили, что он будет американским, и готовы сделать это так.”

В центральной Калифорнии белые рабочие начали сжигать китайские дома. В Сан-Франциско члены антикитайского клуба сорвали вечерний рабочий митинг перед мэрией и потребовали, чтобы они осудили китайцев. Толпа двинулась к Чайнатауну, подожгла здания и расстреляла людей на улицах; последовали дни грабежей и нападений. Потребовалось несколько тысяч добровольцев, вооруженных кирками и поддерживаемых полицией, федеральными войсками и канонерскими лодками на берегу, чтобы через три дня взять под контроль беспорядки, к тому времени четыре человека были убиты и четырнадцать ранены.

Эванджелина: Повесть об Академии Генри Уодсворта Лонгфелло — Стихи

Прелюдия

Это первобытный лес. Шумные сосны и болиголовы,
Бородатые мхом, И в одеждах зеленых, неясных в сумерках,
Стоят, как друиды древности, с голосами грустными и пророческими,
Стоят, как серебристые арфисты, с бородами на груди.
Громко из своих скалистых пещер, басовитый соседний океан
Говорит, и в акцентах безутешно отвечает на вой леса.

Это первобытный лес; но где сердца, которые под ним
Подпрыгивали, как косули, когда он слышит в лесу голос охотника
Где крытая соломой деревня, дом акадских фермеров,
Люди, чьи жизни скользили, как реки, которые поливают водой леса,
Затененные земными тенями, но отражающие образ неба?
Пустошь те приятные фермы, и фермеры ушли навсегда!
Рассеяны, как пыль и листья, когда могучие порывы октября
Схватят их, завихрят ввысь и разбросают далеко над океаном
От прекрасной деревни Гран-Пре не осталось ничего, кроме традиций.

Вы, кто верит в привязанность, которая надеется, терпит и терпелива,
Вы, кто верит в красоту и силу женской преданности,
Прислушайтесь к скорбной традиции, которую до сих пор воспевают сосны в лесу;
Список сказки о любви в Академии, доме счастливых.

Часть первая

Песнь I

В Акадской земле, на берегу Бассейна Минас,
Далекая, уединенная, тихая деревушка Гранд-Пре
Лежала в плодородной долине. На восток тянулись обширные луга,
Давшие название деревне, и пастбища для бесчисленных стад.
Дамбы, воздвигнутые руками фермеров с непрекращающимся трудом,
Защитите от бурных приливов; но в определенные времена года шлюзы 90 173 открывались и приветствовали море, которое свободно бродило по лугам.
На западе и юге были поля льна, сады и нивы
Раскинувшиеся далеко и неогороженные по равнине; и далеко на север
Бломидон поднялся, и леса старые, и высоко в горах
Морские туманы разбили свои палатки, и туманы с могучей Атлантики
Взглянули на счастливую долину, но никогда не спускались со своего места
Там , посреди его ферм, покоилась акадская деревня.
Крепко построены были дома с каркасом из дуба и болиголова,
Такие, какие строили нормандские крестьяне во времена правления Генрихов.
Соломенные крыши были со слуховыми окнами; и фронтоны, выступающие
Над цокольным этажом ниже защищенный и затененный дверной проем.
Там тихими летними вечерами, когда ярко закат
Освещал деревенскую улицу и золотил флюгера на трубах,
Матроны и девицы сидели в белоснежных чепцах и в киртах
Алые и синие и зеленые, с прялками пряли золотой
Лен для сплетничающих станков, чьи шумные челноки в дверях
Слились их звуки с жужжанием колес и песнями девиц,
Торжественно по улице прошел приходской священник, и дети
Прервали свою игру, чтобы поцеловаться руку, которую он протянул, чтобы благословить их.
Преподобный ходил среди них; и поднялись матроны и девушки,
Приветствуя его медленное приближение словами ласкового приветствия.
Потом пришли труженики домой с поля, и безмятежно закатилось солнце
Вниз, в свой покой, и воцарились сумерки. Аноним с колокольни
Тихо зазвучал Ангелус, и над крышами поселка
Столбы голубого дыма, словно облака ладана восходя,
Поднялись из ста очагов, домов мира и довольства.
Так жили вместе в любви эти простые акадские земледельцы,—
Жили в любви к Богу и человеку.Одинаково были они свободны от
Страха, царящего у тирана, и от зависти, порока республик.
Не было у них ни замков на дверях, ни запоров на окнах;
Но их жилища были открыты как день и сердца их владельцев;
Там самые богатые были бедны, а самые бедные жили в достатке.

Несколько в стороне от деревни и ближе к бассейну Минас,
Бенедикт Бельфонтен, самый богатый фермер Гран-Пре,
Жил на своих хороших акрах: и с ним, руководя своим хозяйством,
Жила Нежная Эванджелина, его ребенок и гордость села.
Сталворт и величавая фигура были человеком семидесяти зим;
Здоров и здоров был он, дуб, покрытый снежинками;
Белы, как снег, были его локоны, а щеки румяны, как дубовые листья.
Прекрасна была она, эта девица семнадцати лет.
Черны были ее глаза, как ягода, которая растет на колючке у дороги,
Черны, но как нежно они блестели под коричневой тенью ее волос!
Сладко было ее дыхание, как дыхание коров, пасущихся на лугах.
Когда в зной жатвы она несла жнецам в полдень
Бутыли домашнего эля, ах! прекрасна была девица,
Прекраснее была она, когда воскресным утром, когда колокол с его башни
Окропил святыми звуками воздух, как священник своим иссопом
Окропил прихожан и осыпал их благословениями,
Вниз длинная улица, по которой она шла, с венком из бисера и миссалом,
В норманнской шапке, синей юбке и серьгах,
Привезенных в былые времена из Франции, и с тех пор, как семейная реликвия,
Переданных от матери к ребенку, через долгие поколения.
Но небесное сияние — более эфирная красота —
Сияло на ее лице и окружало ее форму, когда, после исповеди,
Домой безмятежно шла она с Божьим благословением на ней.
Когда она ушла, казалось, прекратилась изысканная музыка.

Прочно построенный из дубовых стропил дом фермера
Стоял на склоне холма, возвышающегося над морем; а у двери рос тенистый платан
, а вокруг него обвился древесный побег.
Грубо вырезано было крыльцо с сиденьями внизу; и тропинка
Вела через фруктовый сад и исчезала на лугу.
Под платаном были ульи, над которыми нависала мансарда,
Такие, какие путник видит в отдаленных краях у дорог,
Построенные над ящиком для бедных, или блаженным образом Марии.
Ниже, на склоне холма, был колодец с замшелым
Ведром, скрепленным железом, и рядом с ним корыто для лошадей.
Защищая дом от бурь, на севере стояли амбары и двор,
Там стояли телеги на широких колесах, и старинные сохи, и бороны;
Были загоны для овец; и там, в его пернатом серале,
Расхаживал барский индюк и
кукарекал петух тем самым голосом, Который в древности пугал кающегося Петра.
Сеною ломились амбары, сами деревня. В каждом из них
Далеко над фронтоном выступала соломенная крыша; и лестница,
Под защищающим карнизом, вела на пахучий кукурузный чердак.
Там же стояла голубятня с кроткими и невинными обитателями
Вечно бормоча о любви; а выше в варианте ветерки
Бесчисленные шумные флюгеры трещали и пели о мутации.

Так, в мире с Богом и миром, фермер Гранд-Пре
Жил на своей солнечной ферме, а Эванджелина вела его хозяйство.
Многие юноши, когда он преклонял колени в церкви и открывал свой требник,
Устремили свой взор на нее как на святую своего глубочайшего поклонения;
Счастлив был тот, кто мог коснуться ее руки или края ее одежды!
Многие женихи подходили к ее двери, Подружившись тьмой,
И, как он стучал и ждал, чтобы услышать звук ее шагов,
Не знал, что бьется громче, его сердце или железный молоток;
Или на радостном празднике Покровителя села,
Осмелев, и в танце сжав руку, шептал
Торопливые слова любви, что казались частью музыки.
Но из всех пришедших был только юный Гавриил;
Габриэль Лаженесс, сын кузнеца Василия,
Кто был могущественным человеком в деревне и почитаемым всеми мужчинами;
Ибо с самого рождения, во все века и во все народы,
Кузнечное ремесло в народе почиталось.
Бэзил был другом Бенедикта. Их дети с самого раннего детства
Росли вместе как брат и сестра; и отец Фелициан, 90 173 священник и педагог, оба в деревне, научили их письмам 90 173 Из той же самой книги, с гимнами церкви и простой песней.
Но когда гимн был пропет, И ежедневный урок окончен,
Стремительно к горну кузнеца Василия поспешили.
Там в дверях они стояли, с удивлением глядя на него
Возьми в его кожаные колени копыто лошади, как игрушку,
Подкову на место прибивая; а рядом с ним покрышка тележного колеса
Лежала, как огненная змея, свернувшись в кольцо пепла.
Часто осенними вечерами, когда снаружи в сгущающемся мраке
Брызгая светом казалась кузница сквозь каждую трещину и щель,
Тепло у кузни внутри Они смотрели на трудящиеся мехи, пепел,
Весело засмеялся и сказал, что это монахини, идущие в часовню.
Часто зимой на санях, быстрых, как орлиный взмах,
Вниз по склону охотясь, они скользили по лугу.
Часто в амбарах Забирались они к многолюдным гнездам на стропилах,
Жадными очами ищет тот дивный камень, который ласточка

Приносит с берега моря, чтобы вернуть зрение своим птенцам;
Повезло тому, кто нашел этот камень в гнезде ласточки!
Так прошло несколько быстрых лет, и они уже не были детьми.
Был он доблестным юношей, и лик его, как лик зари,
Радовал землю своим светом, И созрел мысль в действие.
Теперь она была женщиной с сердцем и надеждами женщины.
«Солнечный свет святой Евлалии» звали ее; ибо то было солнце
Которое, как верили крестьяне, Наполнит яблоками их сады
И она принесет в дом своего мужа радость и изобилие,
Наполнив его любовью и румяными лицами детей.

Песнь II

Теперь вернулся сезон, когда ночи становятся холоднее и длиннее,
И отступающее солнце вступает в знак Скорпиона.
Перелетные птицы плыли по свинцовому воздуху, от скованного льдами,
Пустынных северных бухт к берегам тропических островов,
Урожай собирали; и дикий с ветрами сентября
Боролись деревья леса, как Иаков в древности с ангелом.
Все приметы предвещали зиму долгую и ненастную.
Пчелы, с пророческим инстинктом нужды, копили свой мед
До тех пор, пока ульи не переполнились; а индейские охотники утверждали, что зима будет холодной, потому что лисий мех был густым.
Таково было наступление осени. Затем последовал прекрасный сезон
года, Названный благочестивыми акадскими крестьянами Летом Всех Святых!
Наполнился был воздух мечтательным и волшебным светом; и пейзаж
Лежал как бы заново созданный во всей свежести детства.
Казалось, мир воцарился на земле, и беспокойное сердце океана
Утешилось на мгновение.Все звуки были в гармонии смешаны.
Голоса играющих детей, крики петухов на фермах,
Шум крыльев в сонном воздухе и воркование голубей,
Все было тихо и тихо, как ропот любви и великое солнце
Взглянуло взглядом любви сквозь золотые пары вокруг него;
Облаченные в красновато-красные и желтые одежды,
Сияя блеском росы, каждое сверкающее дерево леса
Вспыхивало, как платан персидский, украшенный плащами и драгоценностями.

Ныне воцарилось царство покоя, любви и тишины.
День с его тяжестью и теплом ушел, и сумерки опустились
Возвратили вечернюю звезду на небо, а стада в усадьбу.
Копая землю, они пришли, и упёрлись друг в друга шеями,
И, раздув ноздри, вдыхая вечернюю свежесть.
В первую очередь, несущая колокольчик, прекрасная телка Эванджелины,
Гордящаяся своей белоснежной шкурой и лентой, развевающейся на воротнике,
Тихо и медленно шагающая, словно сознавая человеческую привязанность.
Потом вернулся пастух со своим блеющим стадом с моря,
Где было их любимое пастбище. За ними следовал сторожевой пес,
Терпеливый, полный важности и величественный в гордыне своего инстинкта,
Ходивший из стороны в сторону с властным видом и превосходно
Размахивая пушистым хвостом и подгоняя вперед отставших;
Регентом стад был он, когда пастух спал; их защитник,
Когда из ночного леса сквозь звездную тишину выли волки.
Поздно, с восходом луны, Возвратились телеги с болот,
Нагруженные соленым сеном, наполнившим воздух своим запахом.
Весело заржали кони, с росою на гривах и путах,
На плечах их деревянные и тяжелые седла,
Раскрашенные яркими красками и украшенные малиновыми кисточками, цветы.
Терпеливо стояли коровы тем временем и подавали вымя
В руку доярки; при этом громко и в правильном ритме
В звучащие ведра спустились пенящиеся ручейки.
Мычание скота и раскаты смеха слышались на хуторском дворе,
эхом отдавались от амбаров. Вскоре они погрузились в тишину;
Тяжело закрылись, с дребезжанием, створки амбарных дверей,
Загремели деревянные засовы, и все на время замолчали.

В помещении, в тепле у широкоротого камина, лениво сидел крестьянин
в своем подлокотнике и смотрел, как пламя и клубы дыма
Боролись друг с другом, как враги в горящем городе. За его спиной,
Кивая и насмехаясь вдоль стены, с фантастическими жестами,
метнула свою огромную тень и исчезла во мраке.
Лица, неумело вырезанные из дуба, на спинке кресла
Смеялись в мерцающем свете, а оловянные тарелки на комоде
Ловили и отражали пламя, как щиты армий солнечный свет.
Фрагменты песен, которые пел старик, и колядки Рождества,
Такие, как дома, в старину, его отцы до него
Пели в своих нормандских садах и ярких бургундских виноградниках.
Близко к отцу сидела нежная Эванджелина,
Прядя лен для ткацкого станка, который стоял в углу позади нее.
Молчали его педали, отдыхал его прилежный челнок,
Пока однообразный гул колеса, как гул волынки,
Следил за песнями старика и соединял осколки воедино.
Как в церкви, когда пение хора в промежутках смолкает,
В приделах слышны шаги, Или слова священника у алтаря,
Так, в каждой паузе песни, мерным движением тикали часы.

Так, пока они сидели, послышались шаги, и, внезапно приподнявшись,
стукнула деревянная щеколда, и дверь откинулась на петлях.
Бенедикт знал по подбитым башмакам, что это кузнец Василий,
И по бьющемуся сердцу Эванджелина знала, кто с ним.
«Добро пожаловать!» — воскликнул фермер, когда их шаги остановились на пороге.
«Здравствуй, Василий, друг мой! Подойди, займи свое место на скамье
Рядом с камином, который без тебя всегда пуст;
Возьми с полки над головой твою трубку и табакерку;
Никогда так много сам ты, как сквозь курчавый
Дым трубы или кузни Твой приветливый и веселый лик светится
Круглый и красный, как жатвенная луна сквозь туман болот.
Тогда с довольной улыбкой ответил кузнец Василий,
Заняв с легким видом привычное место у камина: —
«Бенедикт Бельфонтен, у тебя всегда есть твоя шутка и твоя баллада!
Всегда в самом веселом настроении ты, когда другие полны
Мрачными предчувствиями беды и видят перед собою только гибель.
Счастлив ты, как будто каждый день подкову брал. Прошло несколько дней с тех пор, как английские корабли стоят на якорях. 90 173 Входят в устье Гасперо, направив на нас пушки.
Какой у них может быть дизайн, неизвестно; но всем приказано
Наутро собраться в церкви, где указ Его Величества
Будет провозглашен законом в стране. Увы! тем временем
Многие предположения о зле тревожат сердца людей».
Тогда фермер ответил: — «Возможно, какая-то более дружественная цель
Приводит эти корабли к нашим берегам. Быть может, урожай в Англии
Несвоевременными дождями или несвоевременной жарой погублен,
И из наших лопнувших амбаров они кормили бы свой скот и детей.
«Не так думает народ в деревне», сказал кузнец горячо,
Покачав головой, как в сомнении, затем, вздохнув, он продолжал: —
«Луисбург не забыт, ни Бо Сежур, ни Порт-Рояль.
Многие уже убежали в лес, и таятся на его окраинах,
С тревожным сердцем ожидая сомнительной участи завтрашнего дня.
У нас отобрали оружие и боевое оружие всех видов;
Ничего не осталось, кроме кузнечных саней и косы косилки.
Тогда с приятной улыбкой ответил веселый крестьянин: —
«Нам безопаснее безоружных среди наших стад и наших нив,
Безопаснее в этих мирных плотинах, осажденных океаном,
Чем наши отцы в крепостях, обстрелян артиллерией противника.
Не бойся зла, друг мой, и пусть в эту ночь ни тени печали
Падет на этот дом и очаг; ибо это ночь контракта.
Построены дом и сарай. Веселые ребята села
Прочно их построили и хорошо; и, разбив кругом глеб, 90 173 Наполнил амбар сеном, а дом едой на двенадцать месяцев.
Скоро будет Рене Леблан со своими бумагами и чернильницей.
Разве мы не будем радоваться и радоваться радости наших детей?»
Как в стороне у окна она стояла, с рукой своего любовника,
Покрасневшая Эванджелина услышала слова, которые сказал ее отец,
И, как они умерли на его устах, вошел достойный нотариус.

Песнь III

Согнутый, как рабочее весло, что трудится в прибое океана,
Согнутый, но не сломанный, возрастом была форма нотариуса;
Копны желтых волос, похожих на шелковистую нить кукурузы, свисали
На его плечи; его лоб был высоким; и очки с роговыми дужками
Сидел верхом на носу, с видом премудрости небесной.
Отец двадцати детей был он, и более ста
Детских детей ехал на его колене, и слышал тиканье его больших часов.
Четыре долгих года во времена войны томился в плену,
Много страдая в старом французском форте как друг англичан.
Нынче же, хоть и осторожнее вырос, без всякого лукавства и подозрения,
Мудростью зрел был он, но терпелив, и прост, и ребячлив.
Его любили все, а больше всего дети;
Ибо он рассказывал им сказки о Лу-гару в лесу,
И о лешем, пришедшем ночью напоить лошадей,
И о белой Летиче, призраке ребенка, который не окрестил
Умер, и был обречен бродить невидимыми по комнатам детей;
И как в канун Рождества разговаривали волы в конюшне,
И как лихорадку лечил паук, запертый в ореховой скорлупе,
И о чудной силе четырехлистного клевера и подковы,
Что еще было написано в предание деревни.
Тогда встал с места у очага кузнец Василий,
Выстучал из трубки пепел и медленно протянул правую руку,
«Отец Леблан, — воскликнул он, — ты слышал разговор в деревне,
И Возможно, вы не можете сообщить нам какие-нибудь новости об этих кораблях и их поручении».
Тогда со скромным видом ответил нотариус, —
«Слухи я слышал достаточно, правда, но никогда не мудрее;
И что может быть их поручение, я знаю не лучше, чем другие.
Но я не из тех, кто воображает злой умысел
Приводит их сюда, ибо мы в мире; а зачем же тогда приставать к нам?»
«Боже имя!» закричал торопливый и несколько раздражительный кузнец;
«Должны ли мы во всем искать, как, и почему, и почему?
Ежедневно совершается несправедливость, и сила — право сильнейшего!»
Но, не обращая внимания на его теплоту, продолжал нотариус, —
«Человек несправедлив, но Бог справедлив; и наконец правосудие
Триумфы; и хорошо я помню историю, которая часто утешала меня,
Когда в плену я лежал в старой французской крепости в Порт-Рояле.
Это была любимая сказка старика, и он любил ее повторять.
Когда соседи жаловались, что с ними делают какую-либо несправедливость.
«Однажды в древнем городе, названия которого я уже не помню, медная статуя Правосудия
Стояла на площади, держа в левой руке весы,
А в правой меч, как символ того, что правосудие правит
Законами страны, сердцами и домами людей .
Даже птицы свили гнезда на весах весов,
Не боясь меча, сверкавшего на солнце над ними.
Но со временем законы страны исказились;
Сила заняла место права, и слабых угнетали, а могучие
Правили жезлом железным. Потом случилось в дворянском дворце
Что ожерелье из жемчуга было потеряно, и вскоре подозрение
Пало на девушку-сироту, которая жила горничной в доме.
Она, после формы суда приговоренная к смерти на эшафоте,
Терпеливо встретила свою гибель у подножия статуи Правосудия.
Как к ее Небесному Отцу ее невинный дух вознесся,
Вот! над городом поднялась буря; и удары грома
Поразил бронзовую статую, и в гневе швырнул из ее левой руки чьи глиняные стены были сплетены из жемчуга.
Умолк, но не убежден, когда рассказ кончился, кузнец
Стоял, как человек, который хочет говорить, но не находит языка;
Все мысли его застыли в линии на лице, как пары
Застыли в фантастическом фигурки на оконных стеклах зимой

Тогда Эванджелина зажгла медную лампу на столе,
Наполнила до краев оловянную кружку домашним элем
Орехово-коричневый, который славился своей крепостью в деревне Гран-Пре;
Пока нотариус из кармана доставал бумаги и чернильницу,
Твердой рукой писал дату и возраст сторон,
Назначая приданое невесты в стадах овец и в рогатом скоте.
Все шло чинно, и должным образом и хорошо было завершено,
И великая печать закона была поставлена, как солнце, на поле.
Тогда из своего кожаного мешка фермер бросил на стол
Троекратный гонорар старика в твердых сребрениках;
И нотариус встал и благословил жениха и невесту,
Поднял кружку с элем и выпил за их благоденствие.
Вытерев пену с губ, он торжественно поклонился и ушел,
Пока остальные молча сидели и размышляли у камина,
Тилль Эванджелина вынесла из угла шашечную доску.
Вскоре игра началась. В дружном споре старики
Смеялись над каждым удачным попаданием или неудачным маневром,
Смеялись, когда человека короновали, или в царском ряду пробивалась
Тем временем врозь, в полумраке оконной амбразуры,
Сб влюбленные, и шептались, глядя на восход луны
Над бледным морем и серебристой мглой лугов.
Тихо друг за другом, на бескрайних небесных лугах,
Расцвели милые звезды, ангельские незабудки.

Так прошел вечер. Вдруг колокол с колокольни
Прозвонил час девять, деревенский комендантский час, и сразу
Гости встали и ушли; и в доме воцарилась тишина.
Много прощальных слов и сладкой спокойной ночи на пороге
Долго задержались в сердце Эванджелины и наполнили его радостью.
Тщательно присыпали тогда угли, что тлели на очаге,
И на дубовой лестнице раздались шаги крестьянина.
Вскоре беззвучным шагом последовала нога Эванджелины.
Вверх по лестнице двигалось светящееся пространство во мраке,
Освещенное не столько лампой, сколько сияющим ликом девы.
Молча она прошла по коридору и вошла в дверь своей комнаты.
Простой была эта комната с белыми занавесками и прессом для одежды
Просторная и высокая, на просторных полках которой были аккуратно сложены
Льняные и шерстяные ткани, сотканные рукой Эванджелины.
Это было драгоценное приданое, которое она принесет своему мужу в браке,
Лучше, чем мелкий и крупный скот, являясь доказательством ее искусства как хозяйки.
Вскоре она погасила свою лампу, ибо мягкий и лучезарный лунный свет
Лился в окна и освещал комнату, пока сердце девы
Набухало и подчинялось его силе, как трепетные волны океана.
Ах! она была прекрасна, чрезвычайно хороша на вид, когда стояла
Обнаженными белоснежными ногами на блестящем полу своей комнаты!
Ей мало снилось, что внизу, среди деревьев сада,
Ждал возлюбленный и следил за отблеском ее лампы и ее тенью.
Но были ее мысли о нем, и порою чувство печали
Проходило над ее душой, Как парусная тень облаков в лунном свете
Пролетела по полу и на миг окутала комнату.
И, взглянув из окна, Она увидела, как безмятежно прошла луна
Вышла из складок облака, и одна звезда последовала за ней,
Как из шатра Авраама юный Измаил бродил с Агарью!

Песнь IV

Приятно взошло на следующее утро солнце над деревней Гран-Пре.
Приятно блестела в мягком, сладком воздухе Минасская котловина,
корабли своими зыбкими тенями стояли на якоре.
Давно закипела жизнь в селе, и шумный труд
Стучал своей сотней рук в золотые ворота утра.
Нынче из окрестностей, с хуторов и окрестных деревень,
Пришли в праздничных нарядах веселые акадские крестьяне.
Много радостного доброго утра и веселого смеха от молодежи
Сделали светлый воздух ярче, как от многочисленных лугов,
Где не видно было тропы, кроме следа колес в траве,
Группа за группой появлялись, и присоединился, или проехал по шоссе.
Давным-давно в деревне смолкли все звуки труда.
Улицы были запружены народом; и шумные группы у дверей дома
Сидели на весёлом солнышке, радовались и сплетничали вместе.
Каждый дом был постоялым двором, где всех встречали и пировали;
Ибо с этим простым народом, жившим как братья вместе,
Все вещи были общими, и то, что было у одного, было у другого.
Но под кровом Бенедикта гостеприимство казалось более изобильным:
Ибо Эванджелина стояла среди гостей своего отца;
Светло было ее лицо от улыбок, и слова приветствия и радости
Слетали с ее прекрасных губ, И благословляла чашу, когда она ее подавала.

Под открытым небом, в благоухающем воздухе сада,
Полоса его золотых плодов, Раскинулся пир обручения.
Там в тени крыльца сидели священник и нотариус;
Там сидели добрый Бенедикт и крепкий кузнец Василий.
Недалеко от них, у пресса для сидра и ульев,
Скрипача Михаила поставили с самым веселым сердцем и жилетом.
Тень и свет от листьев попеременно играли на его белоснежных
Волосах, развевающихся на ветру; и веселое лицо скрипача
Пылало, как живой уголь, когда пепел сдувают с угольков.
Весело старик пел под звонкие звуки своей скрипки,
Tous les Bourgeois de Chartres, и Le Carillon de Dunkerque,
И тотчас же деревянными башмаками отбивали такт музыке.
Весело, весело кружили колеса головокружительных танцев
Под садовыми деревьями и по тропинке на луга;
Старики и молодежь вместе, а среди них смешались дети.
Прекраснейшей из служанок была Эванджелина, дочь Бенедикта!
Благороднее всех юношей был Гавриил, сын кузнеца!

Так прошло утро. И вот! с зовом звонким
Зазвенел колокол с его башни, и над лугами забил барабан.
Вскоре была переполнена церковь мужчинами. Без, на погосте,
Ждали бабы. Они стояли у могил и висели на надгробиях
Гирлянды из осенних листьев и вечнозеленых растений только что из леса.
Затем вышла стража с кораблей и гордо маршировала среди них
Вошла в священный портал. Громким и нестройным лязгом
Эхом отозвался звук их медных барабанов с потолка и створки,—
Эхом только миг, и медленно тяжеловесный портал
Закрылся, И в тишине толпа ждала воли воинов.
Тогда встал их командир, и говорил со ступеней алтаря,
Держа в руках, с его печатями, королевское поручение.
«Вы созваны сегодня, — сказал он, — по приказу его величества.
Милосерд и добр он был; но как вы ответили на его доброту,
Да ответит ваше собственное сердце! На мой природный склад и мой нрав
Болезненный
Но я должен кланяться и повиноваться и исполнить волю нашего монарха,
А именно, что все ваши земли, и жилища, и скот всех родов
Конфискованы. короне, а вас самих из этой провинции
переселить в другие земли.Дай Бог вам жить там
Всегда верными подданными, счастливым и миролюбивым народом!
Теперь я объявляю вас узниками; ибо такова его величество радость!»
Как, когда воздух безмятежен в знойный летний солнцеворот,
Вдруг собирается буря, и смертоносная градина
Сбивает хлеб фермера в поле и разбивает его окна,
Скрывая солнце и посыпая землю соломою с крыш домов,
С ревом летят стада и стремятся разрушить их ограждения;
Так на сердца людей сошли слова оратора.
Помолчав мгновение, они стояли в безмолвном изумлении, а потом поднялись
Все громче и громче вопль печали и гнева,
И, движимые единым порывом, бешено бросились к дверям.
Тщетна была надежда на спасение; и крики и яростные проклятия
Пронеслись по дому молитвы; а высоко над головами других
Поднялась с воздетыми руками фигура Василия-кузнеца,
Как в бушующем море валами кидает рангоут.
Лицо его раскраснелось и исказилось от страсти; и дико закричал он,-
«Долой тиранов Англии! Мы никогда не присягали им на верность!
Смерть этим иностранным солдатам, которые захватывают наши дома и наши урожаи!»
Он хотел бы сказать больше, но безжалостная рука солдата
ударила его по губам и потащила на мостовую.

Среди раздора и суматохи яростных споров,
Вот! дверь алтаря открылась, и отец Фелициан
вошел с серьезным видом и поднялся по ступеням алтаря.
Подняв свою преподобную руку, с благоговейным жестом он замолчал
Вся эта шумная толпа; и так он говорил со своим народом;
Глубоки были его тона и торжественны; в акцентах мерно и заунывно
Говорил он, как после набата отчетливо бьют часы.
«Что это вы делаете, дети мои? что за безумие вас охватило?
Сорок лет жизни моей я трудился среди вас и учил вас,
Не на словах, а на деле любить друг друга!
Плод ли это моих трудов, моих бдений и молитв и лишений?
Неужели ты так скоро забыл все уроки любви и прощения?
Это дом Князя Мира, и осквернишь ли ты его
Так насильственными делами и сердца, переполненные ненавистью?
Вот, где взирает на тебя распятый Христос со своего креста!
Смотри, в этих скорбных глазах какая кротость и святое сострадание! их!’
Повторим эту молитву в час, когда нечестивые нападут на нас,
Повторим ее сейчас и скажем: «Отче, прости им!»
Утонули они, и рыдания раскаяния последовали за страстным взрывом,
Пока они повторяли его молитву и говорили: «Отче, прости им!»

Потом вечерняя служба. Свечи сияли на алтаре.
Горячим и глубоким был голос священника, и народ откликнулся,
Не устами одними, но сердцем; и Аве Мария
Запели они, и пали на колени, и души их, с преданностью переведенной,
Поднялись от пыла молитвы, как Илия восходящий на небеса.

Между тем разнеслась по деревне весть недобрая, и со всех сторон
Бродили, плача, от дома к дому женщины и дети.
Долго стояла у дверей отца Эванджелина, правой рукой
Закрывая глаза от прямых лучей солнца, которое, спускаясь,
Осветило таинственным великолепием деревенскую улицу, И покрыло каждую
Крестьянскую избу золотой соломой, и украсило его окна.
Давно уже была расстелена на столе белоснежная скатерть;
Там стоял пшеничный хлеб, и мед благоухал полевыми цветами;
Там стояла кружка эля и свежий сыр, принесенный с сыроварни;
И во главе правления большое кресло фермера.
Так ждала Эванджелина у дверей своего отца, когда закат
Отбросил длинные тени деревьев на широкие амброзиальные луга.
Ах! на дух ее в более глубокой тени пала,
И с полей души ее благоухание небесное взошло,-
Милосердие, кротость, любовь, и надежда, и прощение, и терпение!
Потом, совсем забыв себя, Она побрела в деревню,
Ободряя взорами и словами скорбные сердца женщин,
По темнеющим полям медлительными шагами шли они,
Побуждаемые домашними заботами, и усталые ноги своих детей.
Вниз опустилось великое красное солнце, И в золотых, мерцающих парах
Завесил свет лика своего, как Пророк, сходящий с Синая.
Сладко над деревней звенел колокол Ангелуса.

Тем временем среди мрака у церкви задержалась Эванджелина.
Внутри все было тихо; и напрасно у дверей и окон
Стояла она, и прислушивалась, и смотрела, пока, охваченная волнением,
«Габриэль!» воскликнула она громко с дрожащим голосом; но нет ответа
Пришел ни из могил мертвых, ни из мрачной могилы живых.
Наконец она медленно вернулась в бездомный дом своего отца.
Тлел огонь в очаге, На столе был ужин невкусный,
Пусто и тоскливо было в каждой комнате, И призраки ужаса кишели.
Печально повторил ее шаг по лестнице и по полу своей комнаты.
Глухой ночью она услышала безутешный дождь, падающий
Громко на увядшие листья платана у окна.
Ярко сверкнула молния; и голос раскаты грома
Сказал ей, что Бог на небесах, и правит миром, который он создал!
Тогда она вспомнила рассказ, который она слышала о справедливости Неба;
Успокоилась встревоженная душа ее, и мирно проспала она до утра.

Песнь V

Четыре раза всходило и заходило солнце; и вот на пятый день
Весело позвал петуха к спящим служанкам фермы.
Вскоре по желтым полям, молчаливым и скорбным шествием,
Шли из окрестных деревень и хуторов акадские бабы,
В тяжелых телегах везли к морю свой домашний инвентарь,
Остановившись и оглянувшись, чтобы еще раз взглянуть на своих жилищах,
Прежде чем они были закрыты из виду извилистой дорогой и лесом.
Рядом с ними бежали дети, и волов погоняли,
А в ручонках обломки игрушек сжимали.

Так поспешили к устью Гасперо; а там на морском берегу
в беспорядке лежал крестьянский домашний скарб.
Весь день между берегом и кораблями курсировали лодки;
Целый день возы с трудом спускались из деревни.
Поздно вечером, когда солнце было уже близко к закату,
Далеко над полями эхом донесся барабанный бой с церковного двора.
Туда толпились женщины и дети. Внезапно двери церкви
Отворились, и вперед вышла охрана, и маршируя мрачной процессией
За давно заточенными, но терпеливыми акадскими фермерами.
Как паломники, идущие вдали от дома и страны,
Поют на ходу, и в пении забывают, что устали и утомлены,
Так с песнями на устах спускались акадские крестьяне
Вниз от церкви к берегу , среди их жен и их дочерей.
В первую очередь пришли юноши; и, возвысив вместе голоса,
Пропели трепетными устами песнопение католических миссий: —
«Святое сердце Спасителя! О неистощимый источник!
Наполни наши сердца сегодня силой, покорностью и терпением!»
Тогда старики, когда они шли, и женщины, которые стояли у дороги
Присоединились к священному псалму, и птицы в солнечном свете над ними
Слились с ним свои ноты, как голоса духов ушедших.

На полпути к берегу Эванджелина ждала в молчании,
Не охваченная горем, но крепкая в час скорби, —
Спокойно и грустно она ждала, пока процессия приблизилась к ней,
И она видела лицо Гавриила бледным с эмоциями.
Слезы наполнили тогда глаза ее, и, спеша ему навстречу,
Схватила она его руки, и положила голову ему на плечо, и прошептала, —
«Габриэль! ободрись! ибо если мы любим друг друга
Ничего Воистину, может навредить нам, какие бы несчастья ни случились!»
Улыбаясь, она говорила эти слова; затем внезапно остановился, ибо ее отец
Увидел, что она медленно продвигается вперед. Увы! как изменился его облик!
Исчез румянец с его щеки, и огонь из его глаз, и его шаги
Тяжелее казались с тяжестью тяжелого сердца в груди.
Но с улыбкой и вздохом она обвила его шею и обняла,
Говоря слова нежности, где слова утешения не помогли.
Так к устам Гасперо двинулась эта скорбная процессия.

Там царил беспорядок, шум и суматоха при посадке.
Деловито курсировали нагруженные лодки; и в суматохе
Жены были оторваны от мужей, а матери слишком поздно увидели своих детей
Оставленных на земле, простирающих руки, с дичайшими мольбами.
Так в разные корабли Василия и Гавриила повезли,
Пока в отчаянии на берегу стояла Эванджелина с отцом.
Половина дела не была сделана, когда солнце зашло, и сумерки
вокруг сгустились и сгустились; и в спешке приливной океан
Убежал от берега, и оставил линию песчаного пляжа
Покрытый беспризорниками, с ламинариями и скользкими водорослями.
Еще дальше, среди хозяйственных пожитков и повозок,
Словно в цыганский табор, или в лигу после боя,
Все бегство отрезано морем, и часовые возле них,
Лежали ночлегом бездомных акадских крестьян.
Обратно в свои сокровенные пещеры отступал ревущий океан,
Стаскивая с берега гремящую гальку, и оставляя
Вглубь и далеко вверх по берегу севшие на мель лодки матросов.
Затем, когда опустилась ночь, стада вернулись со своих пастбищ;
Сладк был влажный неподвижный воздух с запахом молока от их вымени;
С мычанием и долго ждали они у знаменитых баров хуторского двора,—
Ждали и ждали напрасно голоса и руки доярки.
На улицах воцарилась тишина; из церкви не звучал Ангелус,
Не поднимался дым с крыш, и не блестели огоньки в окнах.

А на берегах тем временем зажглись вечерние костры,
Сложенные из коряг, брошенных на пески с кораблекрушений в бурю.
Вокруг них собрались очертания угрюмых и печальных лиц,
Слышались женские голоса, мужские и детский плач.
От огня к огню, как от очага к очагу в своем приходе,
Шёл верный священник, утешая, и благословляя, и веселя,
Подобно потерпевшему кораблекрушение Павлу на пустынном берегу Мелиты.
Так подошел он к тому месту, где сидела Эванджелина с отцом,
И в мерцающем свете узрел лицо старика,
Изможденное, пустое и бледное, без мыслей и эмоций,
Э’эн, как лицо часы, у которых были сняты стрелки.
Напрасно Эванджелина старалась словами и ласками развеселить его,
Напрасно предлагала ему пищу; но он не шевелился, он не смотрел, он не говорил
Но пустым взглядом всегда смотрел на мерцающий свет костра.
«Бенедикт!» пробормотал священник, в тонах сострадания.
Он хотел бы сказать больше, но сердце его было полно, и его акценты
Запнулись и замерли на губах, как ноги ребенка на пороге,
Приглушенные сценой, которую он созерцает, И ужасным присутствием печали.
Молча, поэтому он положил руку на голову девы,
Подняв заплаканные глаза на безмолвные звезды, что над ними
Шли своим путем, невозмутимый обидами и печалями смертных.
Потом он сел рядом с ней, и они вместе заплакали в тишине.

Вдруг с юга поднялся свет, как осенью кроваво-красный
Луна карабкается по хрустальным стенам неба и над горизонтом
Подобно Титану простирает свои сотни рук над горами и лугами,
Хватаясь за скалы и за горизонт реки и складывание огромных теней вместе.
Все шире и шире светился он на крышах поселка,
Светился на небе и на море, И на кораблях, что стояли на рейде.
Столбы сияющего дыма вздымались, и вспышки пламени
Вонзались в их складки и удалялись, как дрожащие руки мученика.
Потом, когда ветер схватил глии и горящую солому и, подняв,
Закружил их по воздуху, разом с сотни крыш
Пускал пелену дыма с вспышками пламени вперемешку.

Эти твари в смятении созерцали толпу на берегу и на корабле.
Сначала они стояли безмолвно, потом громко закричали от тоски:
«Мы больше не увидим наших домов в деревне Гранд-Пре!»
Вдруг громко запели петухи на хуторских дворах,
Думая, что день настал; и вдруг мычание скота
Пришел вечерний ветерок, лай собак прервал.
Затем поднялся звук ужаса, такой как вздрагивание спящих лагерей
Далеко в западных прериях или лесах, которые огибают Небраску,
Когда дикие испуганные лошади проносятся со скоростью вихря,
Или громкое мычание стад буйволов спешить к реке.
Такой шум поднялся в ночи, когда табуны и кони
Прорвались через загоны и изгороди и бешено помчались по лугам.

Ошеломленные зрелищем, но безмолвные, жрец и дева
Смотрели на картину ужаса, которая краснела и расширялась перед ними;
И когда они наконец повернулись, чтобы поговорить со своим молчаливым спутником,
Вот! со своего места он упал и растянулся на берегу моря
Неподвижно лежала его форма, от которой отошла душа.
Жрец медленно поднял безжизненную голову, а девица
Опустилась на колени рядом с отцом и громко завыла от ужаса.
Тогда в обмороке она опустилась, и лежала с головой на его груди.
Всю долгую ночь она лежала в глубоком, забывчивом сне;
И когда она очнулась от транса, она увидела множество возле себя.
Лица друзей она узрела, что скорбно смотрели на нее,
Бледные, со слезами на глазах, и взгляды грустнейшего сострадания.
Еще пламя горящей деревни освещало пейзаж,
Красило небо над головой и блестело на лицах вокруг нее,
И роковым днем ​​казалось оно ее колеблющимся чувствам.
Тогда знакомый голос она услышала, как он сказал людям,-
«Похороним его здесь у моря. Когда счастливая пора
Принесет нас снова в наши дома из неведомой земли нашего изгнания,
Тогда его священный прах благочестиво положи на церковном дворе».
Таковы были слова жреца. И там в спешке у моря,
Имея блеск горящей деревни для погребальных факелов,
Но без колокола и книги, Они похоронили фермера Гран-Пре.
И как голос священника повторил службу скорби,
Вот! скорбным звуком, похожим на голос огромного собрания,
Торжественно ответило море и смешало свой рев с панихидами.
‘T был возвратный прилив, что вдали от пустыни океана,
С первым рассветом дня, вздымаясь и спеша к берегу.
Затем снова начались движение и шум посадки;
И с отливом корабли уплыли из гавани,
Оставив мертвецов на берегу, и деревню в руинах.

Часть вторая

Песнь I

Много утомительных лет прошло с тех пор, как сожгли Гранд-Пре,
Когда с отливом отплыли грузовые суда,
Унося народ со всеми его домашними богами в изгнание.
Изгнание без конца и без примера в истории.
Далеко друг от друга, на разных берегах высадились акадийцы;
Были они рассеяны, как хлопья снега, когда ветер с северо-востока
Наклоняется сквозь туманы, которые затемняют Берега Ньюфаундленда.
Беспризорные, бездомные, безнадежные, они скитались из города в город,
От холодных озер Севера к знойным южным саваннам,—
От суровых берегов моря к землям, где Отец вод
Захватывает холмы в своей руки, и тащит их вниз к океану,
Глубоко в своих песках, чтобы похоронить разбросанные кости мамонта.
Друзей они искали и дома; и многие, отчаявшиеся, с разбитым сердцем,
Просили у земли лишь могилу, а не друга и не очаг.
Написанная их история стоит на каменных скрижалях на кладбищах.
Долго среди них видна была дева, что ждала и странствовала,
Низкая и кроткая духом, и все терпеливо терпящая.
Прекрасна была она и молода; но увы! перед нею простиралась,
Тоскливая, безбрежная и безмолвная, пустыня жизни, с ее дорогой
Отмеченная могилами тех, кто скорбел и страдал до нее,
Страсти давно угасшие, и надежды давно умершие и покинутые,
Как у эмигранта Путь над западной пустыней отмечен
кострами, давно потухшими, и костями, которые белеют на солнце.
Что-то было в ее жизни незаконченным, несовершенным, незаконченным;
Словно июньское утро, со всей его музыкой и солнцем,
Внезапно остановилось в небе, и, угасая, медленно спустилось
Снова на восток, откуда поздно взошло.
Иногда она задерживалась в городах, пока, побуждаемая лихорадкой в ​​ней,
Толкаемая беспокойной тоской, голодом и жаждой духа,
Она снова не начинала свои бесконечные поиски и усилия;
Иногда по погостам бродила, И глядела на кресты и надгробья,
Сидела у какой-то безымянной могилы, И думала, что, может быть, в ее лоне
Он уже почил, и ей хотелось дремать подле него.
Иногда слух, слух, невнятный шепот,
Приходил своей воздушной рукой, чтобы указать и манить ее вперед.
Иногда она говорила с теми, кто видел ее возлюбленного и знал его,
Но это было давно, где-то далеко или забыто.
«Габриэль Лаженесс!» Они сказали; да! мы видели его.
Он был с кузнецом Василием, и оба ушли в прерии;
Coureurs-des-Bois они, и знаменитые охотники и звероловы.»
«Габриэль Lajeunesse!» сказали другие; мы видели его.
Он путешественник в низинах Луизианы».
Тогда бы они сказали: «Дорогое дитя! зачем мечтать и ждать его дольше?
Разве нет других юношей столь же прекрасных, как Гавриил? другие
У кого сердца такие же нежные и верные, а души такие же верные?
Вот Батист Леблан, сын нотариуса, который любил тебя
Много томительных лет; подойди, протяни ему руку и будь счастлив!
Ты слишком прекрасна, чтобы заплести косы святой Екатерине».
Тогда Эванджелина отвечала бы безмятежно, но грустно: «Я не могу! —
Куда пошло мое сердце, туда следует моя рука, и нигде больше.
Ибо, когда сердце идет впереди, как светильник, и освещает путь,
Многое проясняется, что еще скрыто во мраке». , — «О дочь! твой Бог так говорит в тебе!
Не говори о напрасной любви, любовь никогда не пропадала даром;
Если она не обогатит сердце другого, ее воды, возвращаясь
Обратно к своим источникам, как дождь, наполнят их полной свежестью;
То, что исходит из источника, возвращается обратно в источник.
Терпение; исполни свой труд; соверши свою работу любви!
Печаль и безмолвие сильны, а терпение богоподобно.
Итак исполни свой труд любви, пока сердце не станет богоподобным,
Очистится, укрепится, усовершится и станет более достойным неба!»
Ободренная словами доброго человека, Эванджелина трудилась и ждала. панихида океана,
Но к ее звуку примешался голос, который шептал: «Не отчаивайся!»
Так бродила та бедная душа в нужде и безотрадной тоске
Кровоточа, босая, По осколкам и терниям бытия.
Дай мне эссе, о Муза! идти по следам скитальца;—
Не всеми окольными путями, каждым изменчивым годом существования;
Но как путник следует по долине руслом ручья:
Порою далеко от его края, и видя отблеск его воды
То здесь, то там, на каком-нибудь открытом пространстве, и лишь изредка;
Затем, приближаясь к его берегам, сквозь лесной мрак, скрывающий его,
Хотя он не видит его, он слышит его непрерывный ропот;
Счастлив, наконец, если найдет место, где она достигает выхода.

Песнь II

Это был май месяц. Далеко вниз по Красивой Реке,
Мимо берега Огайо и мимо устья Вабаша,
В золотой поток широкой и быстрой Миссисипи,
Плыла громоздкая лодка, на которой гребли акадские лодочники.
Это была банда изгнанников: как бы плот из потерпевшего кораблекрушение
Народа, разбросанного по берегу, теперь вместе плывущего,
Связанного узами общей веры и общей беды;
Мужчины, женщины и дети, которые, ведомые надеждой или слухами,
Искали своих родных и близких среди малоземельных фермеров
На побережье Акадии и в прериях прекрасной Опелузы.
С ними пошла Эванджелина и ее проводник, отец Фелициан.
Вперед по затонувшим пескам, через пустыню, мрачную с лесами,
День за днем ​​они скользили по бурной реке;
Ночь за ночью, у своих пылающих костров, расположились лагерем на его границах.
То через стремительные желоба, то среди зеленых островов, где перьями
Хлопковые деревья качали тенистыми гребнями, влеклись течением,
Потом выходили в широкие лагуны, где серебристые отмели
Лежали в ручье, и по хлюпающим волнам их окраины,
Сверкая белоснежными перьями, шли вброд большие стаи пеликанов.
Выровнялся пейзаж, и по берегам реки,
В тени фарфоровых деревьев, среди пышных садов,
Стояли дома плантаторов, с негритянскими хижинами и голубятнями.
Они приближались к краю, где царит вечное лето,
Где через Золотой Берег, и апельсиновые и лимонные рощи,
Величественным изгибом несется река на восток.
Они тоже сбились с курса; и, войдя в залив Plaquemine,
Вскоре были потеряны в лабиринте медлительных и окольных вод,
Которые, как сеть стали, простирались во всех направлениях.
Над их головами высокие и темные ветви кипарисов
Сошлись сумрачным сводом, и стелющиеся мхи в воздухе
Развевались, как знамёна, висящие на стенах древних соборов.
Мертвой казалась тишина и не нарушалась, За исключением цапель
Домой к своим гнездам в кедрах, возвращающихся на закате,
Или совы, когда он приветствовал луну демоническим смехом.
Прекрасен был лунный свет, когда глядел и блестел на воде,
Блеснул на кипарисовых и кедровых колоннах, поддерживающих арки,
Вниз, сквозь разбитые своды которых он падал, как сквозь щели в руинах.
Сказочно, и неясно, и странно было все вокруг;
И на душу их нашло чувство удивления и печали, —
Странные предчувствия беды, невиданной и необъяснимой.
Как под топот конского копыта по дерну прерии,
Далеко вперед закрываются листья мимозы,
Так под удары копыт судьбы, с печальными предчувствиями зла,
Сжимается и закрывает сердце, прежде чем удар судьбы достиг его.
Но сердце Эванджелины было поддержано видением, которое
слабо проплыло перед ее глазами и манило ее сквозь лунный свет.
Это мысль ее мозга приняла форму призрака.
По этим тенистым проходам Габриэль брел перед нею,
И каждый взмах весла теперь приближал его все ближе и ближе.

Тогда на его место, на носу лодки, поднялся один из гребцов,
И, как сигнальный звук, если другие, подобные им, быть может,
Плывут по тем сумрачным и полуночным потокам, Затрубил в свой рожок.
Дико сквозь темные колоннады и лиственные коридоры прогремел взрыв,
Нарушив печать тишины и дав языки лесу.
Беззвучно над ними стяги мха только шевелились под музыку.
Многочисленные эхо пробуждались и умирали вдали,
Над водным полом и под гулкими ветвями;
Но ни один голос не ответил; из тьмы не последовало ответа;
И, когда стихло эхо, как чувство боли было молчание.
Потом Эванджелина уснула; но лодочники плыли сквозь полночь,
Временами молчаливые, а потом распевая знакомые канадские лодочные песни,
Такие, как они пели издревле на своих акадских реках,
В то время как сквозь ночь слышались таинственные звуки пустыни,
Далекие прочь, — неясно, — как волна или ветер в лесу,
Смешанный с криком журавля и ревом мрачного аллигатора.

Так еще до полудня они вышли из теней; а перед ними
Лежат под золотым солнцем озера Атчафалаи.
Водяные лилии мириадами качались на зыбких волнах
Созданные веслами, и, сияя красотой, лотос
Поднял свою золотую корону над головами лодочников.
Сладен был воздух от пахучего дыхания цветков магнолии,
И от зноя полудня; и бесчисленные лесные острова,
Ароматные и густо увитые цветущими изгородями из роз,
Около берегов которых они скользили, приглашенные на сон.
Вскоре прекраснейшим из них были подвешены их усталые весла.
Под ветвями ив Вачита, что росли на краю,
Надежно их лодка была пришвартована; и рассеялись по лужайке,
Утомленные полуночным трудом, усталые путники дремали.
Над ними широко и высоко простиралась крона кедра.
Раскачиваясь на своих великих руках, трубный цветок и виноградная лоза
Подвесили свою лестницу из веревок, как лестницу Иакова,
По чьим висячим ступеням ангелы восходили, спускались,
Были быстрые колибри, что порхали с цветка цвести.
Такое видение увидела Эванджелина, дремлющая под ним.
Наполнилось сердце ее любовью, и заря разверзшихся небес
Осветила ее душу во сне славой небесных краев.

Ближе, все ближе, среди бесчисленных островов,
Мчался легкий, быстрый катер, Уносившийся над водой,
Погоняемый жилистыми руками охотников и звероловов.
На север его нос был повернут, в землю бизонов и бобров.
У руля сидел юноша с задумчивым и озабоченным лицом.
Темные и небрежные локоны затмевали его лоб, и грусть
Несколько не по годам на лице была написана разборчиво.
Это был Гавриил, который, утомленный ожиданием, несчастный и беспокойный,
Искал в западных дебрях забвения себя и печали.
Стремительно скользили они, подле острова,
Но на противоположном берегу, за ширмой пальм,
Чтоб не видели они лодку, Там, где она спряталась в ивах,
Все нетронутая весла их, и невидимые, были спящие,
Ангел Божий не было никого, чтобы разбудить спящую деву.
Быстро они скользили, как тень облака в прерии.
После того, как вдалеке замер шум весел на колодцах,
Как от волшебного транса проснулись спящие, и девица
Со вздохом сказала дружелюбному священнику: «О отец Фелициан!
Что-то говорит в моем сердце, что рядом со мной Гавриил бродит.
Глупый сон, праздное и смутное суеверие?
Или ангел прошел и открыл моему духу истину?»
Затем, покраснев, она добавила: «Увы, моя доверчивая фантазия!
Для таких ушей, как твой, такие слова не имеют смысла.
Но отвечал преподобный, и он улыбался в ответ,-
«Дочь, слова твои не праздны; и не лишены они для меня смысла.
Чувство глубокое и неподвижное; и слово, что плывет по поверхности
, Как буй, выдающий, где спрятан якорь.
Поэтому доверься своему сердцу и тому, что мир называет иллюзиями.
Воистину Гавриил рядом с тобой; ибо недалеко к югу,
На берегах Тече находятся города Сен-Мор и Св.Мартин.
Там долго странствующая невеста вновь будет отдана жениху своему,
Там давно отсутствующий пастырь вернет свое стадо и свою овчарню.
Прекрасна земля с ее прериями и фруктовыми лесами;
Под ногами сад цветов, и самое голубое небо
Склонившись вверху, и упираясь куполом в стены леса.
Те, кто там живет, назвали его Эдемом Луизианы».

С этими радостными словами они встали и продолжили свой путь.
Тихо наступил вечер. Солнце с западного горизонта
Как волшебник простер свой золотой жезл над пейзажем;
Возникли мерцающие пары; и небо, и вода, и лес
Казалось, все в огне при прикосновении, и таяло, и смешивалось воедино.
Вися меж двух небес, облако с серебристыми краями,
Плыла лодка с капающими веслами по неподвижной воде.
Наполнилось сердце Эванджелины невыразимой сладостью.
Тронутые волшебным заклинанием священные источники чувств
Светятся светом любви, как небеса и воды вокруг нее.
Потом из близлежащих зарослей пересмешник, самый дикий из певцов,
Качаясь на ветвях ивы, что висели над водой,
Из глотки его тряслись такие потоки безумной музыки,
Что весь воздух и лес и волны, казалось, молчали, чтобы слушать.
Сначала были жалобные тона и грустные; затем взмыли до безумия
Казалось, они следуют или направляют веселье бешеных вакханок. 90 173 Одиночные ноты тогда были слышны в скорбном, низком плаче;
До тех пор, пока, собрав их всех, Он не швырнул их вдаль с насмешкой,
Как когда после бури порыв ветра сквозь верхушки деревьев
Стряхивает грохочущий дождь Хрустальным дождем на ветки.
С такой прелюдией и сердцами, что трепетали от волнения,
Медленно вошли они в Тече, где она течет сквозь зеленые опелузы,
И сквозь янтарный воздух, над гребнем леса,
Увидели колонну дым, который поднимался из соседнего жилища;-
Звуки рога они слышали, и далекое мычание скота.

Песнь III

Рядом с берегом реки, в тени дубов, с ветвей которых
Красятся гирлянды испанского мха и мистической омелы,
Такие, как друиды срубали золотыми топорами в святки,
Стояли, уединенные и неподвижные , дом пастуха.Сад
Опоясав его поясом пышных цветов,
Наполнив воздух благоуханием. Сам дом был из бревен
, вытесанных из кипариса и тщательно подогнанных друг к другу.
Большая и низкая была крыша; и на стройных колоннах, поддерживаемых,
Увитая розами, окруженная виноградной лозой, широкая и просторная веранда,
Приют колибри и пчелы, простирающаяся вокруг нее.
В каждом конце дома, среди цветов сада,
Расставлены голубятни, как вечный символ любви,
Сцены бесконечных ухаживаний и бесконечных споров соперников.
Над местом воцарилась тишина. Линия тени и солнца
Пролегала у верхушек деревьев; но сам дом был в тени,
И из его трубы, поднимаясь и медленно расширяясь
В вечерний воздух, поднимался тонкий голубой столбик дыма.
В задней части дома, от садовой калитки, шла тропинка
Через великие дубовые рощи к окраинам бескрайней прерии,
В чье море цветов медленно опускалось солнце.
Полный света, как корабли с теневым полотном.
Свисающие со своих рангоутов в неподвижной тишине тропиков.

Как раз там, где лес встречался с цветущим прибоем прерии,
Верхом на коне, с испанским седлом и стременами,
Пастух сидел, одетый в гетры и камзол из оленьей шкуры.
Широкое и смуглое было лицо, что из-под испанского сомбреро
Глядело на мирную сцену властным взглядом своего хозяина.
Вокруг него были бесчисленные стада коров, которые паслись
Тихо на лугах и дыша парной свежестью
Которые поднимались из реки и растекались по ландшафту.
Медленно подняв рог, висевший на боку, и
выдвинув всю свою широкую, глубокую грудь, он издал дудку, которая раздалась
Дико, сладко и далеко, в неподвижном влажном вечернем воздухе.
Вдруг из травы выросли длинные белые рога быка
Хлопьями пены поднялись на встречных течениях океана.
Мгновенье молча смотрели, потом с ревом понеслись над прерией,
И вся масса стала облаком, тенью вдали.
Затем, когда пастух повернулся к дому, через ворота сада
Увидел он фигуры священника и девушки, идущие ему навстречу.
Внезапно он спрыгнул с коня в изумлении и вперед
Бросился с распростёртыми руками и восклицаниями удивления;
Увидев его лицо, они узнали кузнеца Василия.
Сердечный прием был у него, когда он вел своих гостей в сад.
Там, в розовой беседке, с бесконечными вопросами и ответами,
Дали они выход своим сердцам, И возобновили дружеские объятия,
Смеясь и плача попеременно, Или сидя молча и задумчиво.
Задумчивый, потому что Гавриил не пришел; и теперь темные сомнения и опасения
Украли девичье сердце; и Василий, несколько смущенный,
Нарушил молчание и сказал: «Если вы пришли по Атчафалае,
Как вы нигде не встретили лодку моего Габриэля на реке?»
По лицу Эванджелины при словах Василия пробежала тень.
Слезы выступили у нее на глазах, и она сказала с дрожащим акцентом: —
— Ушел? Габриэль ушел? и, спрятав свое лицо на его плече,
Все ее перегруженное сердце дрогнуло, и она плакала и причитала.
Тогда добрый Бэзил сказал, — и голос его сделался веселее, —
«Ободрись, дитя мое, он только сегодня ушел.
Глупый мальчик! он оставил меня наедине с моими стадами. и мои лошади
Угрюмый и беспокойный, взрослый, испытанный и беспокойный, его дух
Не мог больше выносить спокойствия этого тихого существования.
Всегда думая о тебе, всегда неуверенно и грустно,
Всегда молчаливая или говоря только о тебе и о своих бедах,
Наконец, он стал так утомителен для мужчин и девиц,
Утомлен даже для меня, что, наконец, я вспомнил себя , и послал его
В город Adayes для обмена мулов с испанцами.
Отсюда он пойдет индейскими тропами к горам Озарк,
Охотится за пушниной в лесах, на реках ловит бобра.
Поэтому ободритесь; мы пойдем за беглым любовником;
Он недалеко в пути, и Судьба и потоки против него.
Завтра ввысь и прочь, и сквозь красную росу утра
Мы быстро последуем за ним и вернем его в его тюрьму.»

Тут послышались радостные голоса, и поднялся с берегов реки,
На руках у своих товарищей поднялся Михаил-скрипач.
Долго жил он под кровом Василия, как бог на Олимпе,
Не имея другой заботы, кроме как раздавать музыку смертным.
Прославился он своими серебряными локонами и своей скрипкой.
«Да здравствует Михаил, — кричали они, — наш храбрый акадский менестрель!»
Когда они несли его в триумфальном шествии; и тут же
Отец Фелициан подошел к Эванджелине, приветствуя старика
Ласково и часто, и вспоминая прошлое, в то время как Василий, восхищенный,
Приветствовал с веселой радостью своих старых товарищей и сплетников,
Громко и долго смеясь, и обнимая матерей и дочерей .
Много дивились они, увидев богатство кузнеца сидеванта,
Все его владения и стада, и патриархальный нрав его;
Много они дивились, чтобы услышать его рассказы о почве и климате,
И о прерии; чьи бесчисленные стада были его, кто их забрал;
Каждый думал в сердце своем, что и он пойдет и сделает то же самое.
Так они поднялись по ступеням, и, перейдя ветреную веранду,
Вошли в сени дома, где уже ужин Василия
Ждал его позднего возвращения; и они отдыхали и пировали вместе.

Над радостным пиром опустилась внезапная тьма.
Все безмолвно снаружи, и, озаряя пейзаж серебром,
Ярко взошла росистая луна и мириады звезд; но в дверях,
Ярче, чем эти, сияли лица друзей в мерцающем свете лампы.
Затем со своего места наверху, во главе стола, пастух
излил свое сердце и свое вино вместе в бесконечном изобилии.
Закуривая трубку, наполненную сладким табаком Натчиточес,
Так он говорил своим гостям, которые слушали и улыбались, слушая: —
«Добро пожаловать еще раз, мои друзья, давно уже одинокие и бездомные,
Добро пожаловать
Здесь нет голодной зимы, как реки, кровь нашу стынет,
Здесь каменистая земля не вызывает гнева земледельца.
Плавно лемех проходит по почве, как киль по воде.
Круглый год цветут апельсиновые рощи; и трава вырастает на 90 173 больше за одну ночь, чем за все канадское лето.
И здесь бесчисленные стада бродят и невостребованы в прериях;
Здесь тоже земли могут быть получены за спрос, и леса из бревен
Несколькими ударами топора вырубаются и срубаются в дома.
После того, как ваши дома будут построены, а ваши поля пожелтеют от урожая,
Ни один король Англии Джордж не изгонит вас из ваших усадеб,
Сожжет ваши жилища и амбары и украдет ваши фермы и ваш скот.
Говоря эти слова, он выпустил из ноздрей гневную тучу,
Пока его громадная, смуглая рука гремела на стол,
Так что гости все вздрогнули; и отец Фелициан, изумленный,
Вдруг остановился, с нюхательного табака на полпути к ноздрям…
Но храбрый Василий продолжал, и слова его были мягче и веселее: —
«Только берегитесь лихорадки, друзья мои, берегитесь лихорадки!
Ибо не то, что в нашем холодном акадском климате,
Лечится ношением паука на шее в двух словах!»
Потом послышались голоса у двери, и приближающиеся шаги прохладная веранда.
Это были соседние креолы и мелкие акадские плантаторы,
Созванные все в дом Василия Пастуха.
Веселая была встреча давних товарищей и соседей:
Друг сжимал друга в объятиях; и те, кто прежде были чужими, 90 173 Встретившись в изгнании, сразу же стали друг другу друзьями, 90 173 Связанные нежными узами общей страны вместе.
Но в соседнем зале музыка, исходившая
От созвучных струн мелодичной скрипки Михаила,
Прервала всю дальнейшую речь.Прочь, как дети в восторге,
Все забытое рядом, они отдались сводящему с ума
Вихру головокружительного танца, когда он несся и качался под музыку,
Сказочный, с сияющими глазами и трепетом развевающихся одежд.

Между тем, порознь, во главе зала, сидели священник и пастух
, беседуя вместе о прошлом, настоящем и будущем;
В то время как Эванджелина стояла как завороженная, ибо внутри нее
Старые воспоминания поднялись и зазвучали посреди музыки
Услышала она шум моря и неудержимую печаль
Наступила на ее сердце, и незаметно она ускользнула в сад.
Прекрасна была ночь. За черной стеной леса,
Оканчивая вершину серебром, взошла луна. На реку
Падал кое-где сквозь ветви трепетный отблеск лунного света,
Словно сладкие мысли о любви на помраченный и коварный дух.
Ближе и вокруг нее многообразные цветы сада
Изливали свои души в ароматах, которые были их молитвами и исповедями
К ночи, которая шла своим путем, как безмолвный картезианец.
Полнее их благоухания, И так же тяжелы тени и ночная роса,
Сердце девы поникло. Спокойствие и волшебный лунный свет
Казалось, душу ее заливала невыразимая тоска;
Как через калитку, и под тенью дубов,
Прошла она по тропе к краю бескрайней прерии.
Он лежал безмолвный, с серебристой дымкой на нем, и светлячки
Сверкали и улетали в смешанном и бесконечном количестве.
Над ее головою звезды, мысли Божьи в небесах,
Сияли глаза человека, переставшего дивиться и поклоняться,
Спасти, когда пылающую комету увидели на стенах того храма,
Словно руку появился и написал на них: «Уфарсин.
И душа девы, между звездами и светлячками,
Блуждала одна, и плакала: «О Гавриил! О мой возлюбленный!
Ты так близко ко мне, и все же я не могу видеть тебя?
Ты так близок ко мне, и все же твой голос не достигает меня?
Ах! как часто твои ноги ступали по этой тропинке в прерии!
Ах! как часто твои глаза смотрели на окружающие меня леса!
Ах! как часто под этим дубом, возвращаясь с работы,
Ты ложился отдохнуть и грезить обо мне в своих снах!
Когда же увидят эти глаза, эти руки скрещены вокруг тебя?»
Громко и внезапно и близко прозвучала нота козодоя
Как флейта в лесу; и тотчас, сквозь соседние чащи,
Все дальше и дальше она плыла и погрузился в тишину.
«Терпение!» шептали дубы из пророческих пещер тьмы:
И с лунного луга отвечал вздох: «Завтра!»

Ярко взошло солнце на следующий день; и все цветы сада
омыли его сияющие ноги своими слезами и помазали его локоны
восхитительным бальзамом, который они носили в своих хрустальных сосудах.
«Прощай!» — сказал священник, стоя у темного порога.
«Смотри, приведи нам Блудного Сына от его поста и голода,
И также Юродивую Деву, которая спала, когда жених шел.
«Прощай!» ответила девица и, улыбаясь, спустились с Василием
Вниз к берегу реки, где уже ждали лодочники.
Так начав путь с утра, и солнца, и радости, Бегство того, кто мчался перед ними,
Взрывом судьбы, как мертвый лист над пустыней,
Ни в тот день, ни в следующий, ни в последующий,
Нашли они след его пути, в озере Ни леса, ни реки,
И спустя много дней они не нашли его, но смутные и неопределенные
Одни только слухи были их проводниками через дикую и пустынную Страну;
До, в маленькой гостинице испанского города Адайес, и измученные, они сошли и узнали от болтливого хозяина,
Что накануне, с лошадьми и проводниками и компаньонами,
Габриэль покинул деревню, и взял дорогу прерии.

Песнь IV

Далеко на западе лежит пустынная земля, где горы
Поднимают сквозь вечные снега свои высокие и светящиеся вершины.
Вниз с их зазубренных, глубоких оврагов, где ущелье, как ворота,
Открывает проход грубо к колесам эмигрантского фургона,
На запад течет Орегон и Уоллеуэй и Оуайхи.
На восток, окольным курсом, среди гор Ветер-Ривер,
Через Долину Сладкой воды стремительно прыгает Небраска;
А к югу, от Фонтен-ки-бута и испанских сьерр,
Испещренных песками и камнями и гонимых ветром пустыни,
Бесчисленные потоки, с непрестанным шумом, спускаются к океану,
Подобно великим аккорды арфы в громких и торжественных вибрациях.
Между этими ручьями раскинулись дивные, прекрасные прерии,
Волнистые заливы травы, вечно катящиеся в тени и на солнце,
Яркие пышными гроздьями роз и лиловых аморф.
По ним бродили стада буйволов, лосей и косуль;
Над ними бродили волки и табуны без седоков;
Пожары, которые взрывают и губят, и ветры, утомленные путешествием;
По ним бродят разрозненные племена детей Измаила,
Окрашивая пустыню кровью; и над их ужасными тропами войны
Кругами и парусами ввысь, на крыльях величественных, стервятник,
Как неумолимая душа вождя, убитого в битве,
По невидимой лестнице восходящей и масштабирующей небеса.
Кое-где поднимаются дымы от лагерей этих диких мародеров;
Кое-где возвышаются рощи с окраин быстрых рек;
И угрюмый, молчаливый медведь, монах-отшельник пустыни,
Спускается по их темным оврагам, чтобы копать корни у ручья,
И над всем небо, ясное и хрустальное небо,
Как покровительствующая рука Бога, перевернутого над ними.

В эту чудесную землю, у подножия гор Озарк,
далеко вошел Габриэль, а за ним охотники и звероловы.
День за днем ​​со своими проводниками-индейцами, девицей и Василием
Следовали за его летучими шагами и каждый день думали догнать его.
Иногда они видели или думали, что видели, дым его костра
Поднимитесь в утреннем воздухе с далекой равнины; но с наступлением ночи,
Когда они достигли места, они нашли только угли и пепел.
И хотя их сердца порою грустили, а тела были утомлены,
Надежда все же вела их, как волшебная Фата Моргана
Показала им свои озера света, что отступали и исчезали перед ними.

Однажды, когда они сидели у своего вечернего костра,
молча вошла в маленький лагерь индейская женщина, чьи черты
носили глубокие следы печали и терпения, столь же великого, как ее печаль.
Она была женщиной шауни, возвращавшейся домой к своему народу,
Из далеких охотничьих угодий жестоких каманчей,
Где был убит ее муж-канадец, курьер-де-Буа.
Умилялись сердца их от ее рассказа, и радушнейшим и теплейшим приемом
Оказали они, приветственными словами, а она сидела и пировала среди них
На буйволином мясе и оленине, приготовленной на углях.
Но когда их трапеза была закончена, Василий и все его спутники,
Утомленные долгим дневным переходом и погоней за оленями и бизонами,
Растянулись на земле и уснули там, где трепетал огонь
Вспыхивал их смуглые щеки, и их формы, завернутые в одеяла
Потом у дверей шатра Эванджелины она села и повторила
Медленно, с мягким, низким голосом, и очарование ее индийского акцента,
Всю историю ее любви, с ее удовольствия, и боли, и неудачи.
Много плакала Эванджелина, рассказывая об этом, и зная, что другое
несчастное сердце, подобное ее собственному, любило и было разочаровано.
До глубины души растрогана жалостью и женским состраданием,
Но в печали радовалась тому, что рядом с нею страдалец,
В свою очередь она рассказала о своей любви и всех ее бедствиях.
Онемев от удивления, Шауни села, и когда она закончила
Все еще была немой; но наконец, как будто таинственный ужас
пронзил ее мозг, она заговорила и повторила рассказ о Моуи;
Моуис, снежный жених, который завоевал и женился на девушке,
Но, когда наступило утро, встал и ушел из шалаша,
Угасая, тает и растворяется в солнечном свете,
Пока она не увидит его больше, хотя она последовала далеко в лес.
Потом тем сладким, тихим голосом, что казался странным заклинанием,
Рассказала она историю о прекрасной Лилинау, за которой ухаживал призрак,
Что сквозь сосны над отцовским домиком, в тиши из сумерек,
Дышал, как вечерний ветер, и шептал любви девушке,
Пока она не последовала за его зеленым и развевающимся пером через лес,
И никогда больше не возвращалась, и ее люди больше не видели.
Молча от изумления и странного удивления, Эванджелина слушала
Мягкий поток своих волшебных слов, пока местность вокруг нее
Не казалась заколдованной землей, а ее смуглая гостья — чародейкой.
Медленно над вершинами Озаркских гор взошла луна,
Осветив маленькую палатку, и с таинственным великолепием
Прикоснувшись к мрачным листьям, и обняв и наполнив лес.
С восхитительным звуком мчался ручеек, и ветви
Колыхались и вздыхали над головой еле слышным шепотом.
Мыслями любви наполнено было сердце Эванджелины, но тайна,
Тонкое чувство вкралось от боли и неопределенного ужаса,
Как холодная ядовитая змея вползает в гнездо ласточки.
Это был не земной страх. Дыхание из области духов
Казалось, парит в воздухе ночи; и она почувствовала на мгновение, что, как индейская дева, она тоже гонится за призраком.
С этой мыслью она заснула, и страх и призрак исчезли.

Рано утром поход возобновился; и Шауни
Сказали, пока они путешествовали: «На западном склоне этих гор
Живет в своей маленькой деревне глава миссии в Черной мантии.
Многому учит он людей и рассказывает им о Марии и Иисусе;
Громко смеются сердца их от радости и плачут от боли, когда слышат его.
Туда повернули они коней, И за отрогом гор,
Только солнце село, Они услышали ропот голосов,
И на лугу зеленом и широком, На берегу реки,
Увидели палатки христиан, палатки миссии иезуитов.
Под высоким дубом, стоявшим посреди села,
На коленях стоял вождь Черных мантий со своими детьми. Распятие, закрепленное
Высоко на стволе дерева и затененное виноградными лозами,
Смотрело агонизирующим лицом на толпу, стоящую на коленях под ним.
Это была их сельская часовня. Вверху, сквозь причудливые своды
Воздушной кровли, поднимался напев их вечерни,
Смешивая свои ноты с тихим шорохом и вздохами ветвей.
Молчаливые, с непокрытыми головами, путники, приближаясь ближе,
Склонились на колени на дерновом полу и присоединились к вечерним богослужениям.
Но когда служба была сделана, и благословение упало
Из рук священника, как семя из рук сеятеля,
Медленно преподобный человек подошел к незнакомцам, и приветствовал их
Добро пожаловать; и когда они ответили, он улыбнулся с благожелательным выражением,
Услышав домашние звуки родного языка в лесу,
И, со словами ласки, провел их в свой вигвам.
Там на циновках и шкурах отдыхали, И на лепешках кукурузных початков
Пировали, и утоляли жажду из водной тыквы учителя.
Вскоре их история была рассказана; и жрец торжественно ответил: —
«Не шесть солнц взошло и зашло с тех пор, как Гавриил сидел
На этой циновке рядом со мной, где теперь покоится дева,
Рассказал мне эту же печальную сказку, затем встал и продолжил свой путь!»
Мягким был голос священника, и говорил он с акцентом доброты;
Но на сердце Эванджелины легли его слова, как зимой снежинки
Падают в какое-то одинокое гнездо, из которого улетели птицы.
«Далеко на север он пошел,» продолжал священник; «но осенью
года, когда погоня завершится, он снова вернется к Миссии.
Тогда сказала Эванджелина, и голос ее был кроток и покорен,—
«Позволь мне остаться с тобой, ибо душа моя скорбит и скорбит». его мексиканский конь с индейскими проводниками и компаньонами.
Бэзил вернулся домой, а Эванджелина осталась в Миссии.

 

Медленно, медленно, медленно дни сменяли друг друга,
Дни и недели и месяцы; и поля кукурузы, которые
зеленели из-под земли, когда она пришла, теперь махая над ней,
Подняли свои тонкие стебли, с переплетающимися листьями, образуя
Монастыри для нищенствующих ворон и амбары, разграбленные белками.
Тогда в золотую погоду кукуруза шелушилась, и девицы
Краснели от каждого кроваво-красного колоска, ибо то предвещало любовника,
А над кривым смеялись, И называли вором на ниве.
Даже кроваво-красное ухо Эванджелине принес не ее возлюбленный.
«Терпение!» сказал бы священник; «веруй, и молитва твоя будет услышана!
Взгляни на это могучее растение, что поднимает голову с луга,
Посмотри, как его листья обращены на север, как верный магнит;
Это цветок-компас, что перст Божий насадил
Здесь, в бездомной глуши, чтобы направить путь путника
Над мореподобной, бездорожной, бескрайней пустыней.
Такова в душе человека вера. Цветы страсти,
Ярче и пышнее цветы, ярче и полнее благоухают,
Но они нас обольщают и сбивают с пути, и запах их смертелен.
Только это скромное растение может вести нас здесь и в будущем
Увенчать нас цветами асфоделя, мокрыми от росы непенте.»

 

Так пришла осень, и прошла, и зима, — но Гавриил не пришел;
Расцвела весна, и звуки малиновки и синей птицы
Сладко звучали на земле и в лесу, но Гавриил не пришел.
Но дуновением летних ветров повеяло молву
Слаще птичьей песни, И цвета, и запаха цветка.
Далеко на севере и востоке, сказал он, в лесах Мичигана,
У Габриэля был свой домик на берегу реки Сагино,
И, с вернувшимися проводниками, которые искали озера Святого Лаврентия,
Печальное прощание , Эванджелин ушла из Миссии.
Когда по утомительным путям, долгими и опасными переходами,
Она достигла наконец глубины лесов Мичигана,
Нашла она охотничий домик заброшенным и разрушенным!

Так скользили долгие печальные годы, и в временах года и местах
Вдаль и вдаль виднелась девица странствующая;-
То в палатках благодати кротких Моравских миссий,
То в шумных станах и битвах- поля войсковые,
Ныне в укромных деревушках, в поселках и многолюдных городах.
Как призрак, она пришла и ушла незамеченной.
Прекрасна была она и юна, когда в надежде пустилась в дальний путь;
Увядшей была она и старой, когда разочарованием кончилась.
Каждый последующий год что-то украл у ее красоты,
Оставив после себя все шире и глубже мрак и тень.
Тогда явились и растеклись по ее лбу слабые полосы седины,
Заря другой жизни, что забрезжила над ее земным небосклоном,
Как на восточном небе первые слабые полосы утра.

Песнь V

В той восхитительной земле, что омывается водами Делавэра,
Охраняя в лесных тенях имя апостола Пенна,
Стоит на берегу своего прекрасного ручья город, который он основал.
Там весь воздух — бальзам, и персик — эмблема красоты,
И улицы все еще перекликаются с именами деревьев леса,
Как будто они хотят умилостивить Дриад, чьи пристанища они досаждали.
Туда из бушующего моря высадилась Эванджелина, изгнанница,
Найдя среди детей Пенна дом и страну.
Там умер старый Рене Леблан; и когда он ушел,
Видел рядом с собой только одного из всех его ста потомков.
Хоть что-то было на приветливых улицах города,
Что-то, что заговорило с ее сердцем и сделало ее уже не чужой;
И ее ухо было приятно Тебе и Ты квакеров,
Ибо оно напомнило былое, старую акадскую страну,
Где все люди были равны, и все были братьями и сестрами.
Так, когда бесплодные поиски, разочарованные усилия,
Закончились, чтобы больше не возобновляться на земле, безропотно,
Туда, как листья к свету, устремились ее мысли и ее стопы.
Как с вершины горы дождливые утренние туманы
Раскатываются, и вдалеке виднеется под нами пейзаж,
Озаренный солнцем, с сияющими реками, городами и селениями,
Так туманы спали с ее ума, и она увидела мир далеко под ней,
уже не темный, но весь озаренный любовью; и тропинка
, по которой она до сих пор поднималась, лежала вдалеке гладкой и прекрасной.
Габриэль не был забыт. В ее сердце был его образ, 90 173 Одетый в красоту любви и юности, каким она видела его в последний раз, 90 173 Только более прекрасным, сделанным его мертвым молчанием и отсутствием.
В ее мысли о нем время не входило, ибо его не было.
Годы над ним не властны; он не изменился, но преобразился;
Он стал в ее сердце как мертвый, а не отсутствующий;
Терпение и самоотречение и преданность другим,
Это был урок, который преподала ей жизнь, полная испытаний и горя.
Так и любовь ее была рассеяна, но, как пахучие пряности,
Не терпела ни потерь, ни убытков, хоть и наполняя воздух ароматом.
Иной надежды не было у нее, да и желания в жизни не было, как
следовать смиренно, благоговейными шагами, у священных стоп своего Спасителя.
Столько лет прожила она Сестрой Милосердия; посещая
Одинокие и убогие крыши в людных переулках города,
Где тоска и нужда скрывались от солнечного света,
Где болезни и печали на чердаках томились забытыми.
Ночь за ночью, когда мир спал, как повторял сторож
Громко, по порывистым улицам, что в городе все хорошо,
Высоко в каком-то одиноком окне Он увидел свет ее свечи.
День за днем, в сером рассвете, как неторопливо по предместьям
Шёл немецкий крестьянин, С цветами и фруктами на рынок,
Встретил он это кроткое, бледное лицо, Возвращаясь домой с бдения.

Случилось же тогда, что на город обрушилась моровая язва,
Предвещаемая дивными знамениями, и большей частью стаями диких голубей,
Затмевающих солнце в полете, с желудями в зобе.
И, как приливы моря возникают в сентябре месяце,
Затапливая какой-то серебряный ручей, пока он не растечется до озера на лугу,
Так смерть затопила жизнь, и, перелившись через ее естественную границу,
Распространилась на солоноватое озеро, серебряный поток существования.
Ни богатство не могло подкупить, ни красота очаровать угнетателя;
Но все одинаково погибли под бичом его гнева;-
Только, увы! бедняки, у которых не было ни друзей, ни прислуги,
Уползли, чтобы умереть в богадельне, доме бездомных.
Тогда в пригороде он стоял, среди лугов и лесов;-
Ныне город окружает его; но все-таки своими воротами и калиткой
Кроткими, среди великолепия, его смиренные стены как бы эхом
Тихо говорят слова Господа: «Бедные всегда с собою».
Туда ночью и днем ​​приходила Сестра Милосердия. Умирающая
Взглянула в ее лицо и подумала, действительно, узреть там
Отблески небесного света окружают ее лоб с великолепием,
Таких, как рисует художник над челами святых и апостолов,
Или таких, которые висят над ночь над городом, увиденным на расстоянии.
В глазах их казались светильники города небесного,
В чьи сияющие врата скоро войдет их дух.

Так, субботним утром, По улицам пустынным и безмолвным,
Пройдя свой тихий путь, Она вошла в дверь богадельни.
Сладок был в летнем воздухе запах цветов в саду;
И она остановилась в пути, чтобы собрать прекраснейших среди них,
Чтоб умирающие могли еще раз насладиться их благоуханием и красотой.
Потом, когда она поднималась по лестнице в коридоры, охлаждённая восточным ветром,
Далеко и мягко ей в ухо падали куранты с колокольни Крайст-Чёрч,
Между тем, вперемешку с ними, по лугам веяло
Звуки псалмов, которые пели шведы в своей церкви в Викако.
Мягко, как опустившиеся крылья, тишина часа опустилась на ее дух;
Что-то внутри нее говорило: «Наконец твои испытания окончены»;
И со светом взора вошла в палаты болезни.
Бесшумно двигались усердные, заботливые служители,
Смачивая лихорадочную губу, и больной лоб, и молча
Закрывая незрячие глаза мертвецов и скрывая их лица,
Где на своих тюфяках они лежали, как сугробы снега у дороги.
Многие томные головы, поднятые, когда Эванджелина вошла,
Повернулись на своей подушке боли, чтобы посмотреть, как она проходит, ее присутствие
Падал на их сердца, как луч солнца на стены тюрьмы.
И, оглядевшись, увидела она, как Смерть, утешительница,
Возложив руку на многие сердца, исцелила их навеки.
Многие знакомые формы исчезли в ночное время;
Свободны их места были, или уже заняты чужими.

Вдруг, словно остановленный страхом или чувством чуда,
Она все стояла, раздвинув бесцветные губы, а дрожь
Пробежала по телу ее, И, забытые, цветы упали с пальцев,
И из глаз и щеки свет и цветение утра.
Тогда из уст ее вырвался крик такой страшной тоски,
Что умирающие услышали его и вскочили с подушек.
На подстилке перед ней растянулась фигура старика.
Длинные, тонкие и седые пряди отбрасывали тень на его виски;
Но, когда он лежал в утреннем свете, его лицо на мгновение
Казалось, снова приняло формы своего прежнего мужества;
Так обыкновенно меняются лица умирающих.
Горячо и красно на губах еще пылал румянец лихорадки,
Как будто жизнь, подобно еврейской, кровью окропила свои врата,
Чтоб ангел смерти мог увидеть знамение и пройти.
Неподвижный, бесчувственный, умирающий, Он лежал, и дух его истощился
Казалось, что он погружается в беспредельную пучину во мраке,
Мрак сна и смерти, вечно тонет и тонет.
Потом через эти царства теней, в умноженных реверберациях,
Услышал он тот крик боли, и сквозь тишину, которая последовала
Прошептал нежный голос, с акцентом нежным и святым,
«Габриэль! О мой возлюбленный!» и замерла в тишине.
Тогда он увидел во сне еще раз дом своего детства;
Зеленые акадские луга, среди них лесные реки,
Деревня, и горная, и редколесья; и, идя под их тенью,
Как в дни ее юности, Эванджелина воскресла в его видении.
Слезы выступили у него на глазах; и так же медленно, как он поднял веки,
Видение исчезло, но Эванджелина опустилась на колени у его постели.
Напрасно он пытался шептать ее имя, ибо непроизнесенные акценты
Умерли на его губах, и их движение открыло то, что сказал бы его язык.
Напрасно он стремился подняться; и Эванджелина, стоя на коленях рядом с ним,
Поцеловала его умирающие губы и положила голову ей на грудь.
Сладк был свет его глаз; но он вдруг погрузился во тьму,
Как когда фонарь задувается порывом ветра в окно.

Все кончилось теперь, и надежда, и страх, и печаль,
Вся сердечная боль, беспокойная, ненасытная тоска,
Вся тупая, глубокая боль, И постоянная мука терпения!
И, еще раз прижав к груди безжизненную голову,
Смиренно склонила она свою и прошептала: «Отец, благодарю тебя!»

Еще стоит лес первобытный; но вдали от его тени,
Рядом, в безымянных могилах, спят влюбленные.
Под скромными стенами маленького католического погоста,
В сердце города лежат они, неизвестные и незамеченные.
Ежедневно приливы и отливы жизни рядом с ними,
Тысячи трепещущих сердец, где их покой и навеки,
Тысячи ноющих мозгов, где их уже нет,
Тысячи трудящихся рук, где их перестали от их трудов,
Тысячи утомленных ног, где их завершили свой путь!

Еще стоит лес первобытный; но под сенью его ветвей
обитает другая раса, с другими обычаями и языком.
Лишь по берегу скорбной и туманной Атлантики
Задержались немногочисленные акадские крестьяне, чьи отцы из ссылки
Забрели обратно в родную землю, чтобы умереть на ее лоне.
В рыбацкой койке колесо и ткацкий станок еще заняты;
Девы еще носят норманнские шапки и домотканые кирты,
И у вечернего костра рассказ Эванджелины повторяют,
Пока из своих скалистых пещер
Гласный соседний океан Говорит, И в акцентах безутешных отвечает на вой леса.

Braid: Кокус UCP достиг точки кипения; паспорта вакцины выйдут на следующей неделе

Ссылки на цепочку

1. Политика
2. Мнение
3. Местные новости
4. Обозреватели

программа освобождения от ограничений», — заявил премьер-министр Джейсон Кенни в четверг вечером в Facebook Live

Автор статьи:

Дон Брейд  •  Calgary Herald

Дата публикации:

03 февраля 2022 г.  •  5 дней назад  •  3 минуты чтения  •  198 комментариев Премьер Джейсон Кенни представляет обновленную информацию о реагировании Альберты на COVID-19 в Центре Макдугалла во вторник, 4 января 2022 года.Фото Азина Гаффари/Postmedia

Содержание статьи

Приготовьтесь удалить QR-коды со своих телефонов. Они скоро станут бесполезными.

Объявление

Это объявление еще не загружено, но ваша статья продолжается ниже.

Содержание статьи

В прямом эфире Facebook в четверг вечером премьер-министр Джейсон Кенни сказал: «В начале следующей недели комитет кабинета министров по COVID утвердит план тщательной отмены мер общественного здравоохранения, начиная с Программы освобождения от ограничений.

Он пообещал «твердую дату завершения REP и сделать это в самое ближайшее время».

Это все равно не понравится многочисленной и нетерпеливой команде противников паспортов в его собрании. Они достигли пика гнева по поводу программы и хотят, чтобы она немедленно исчезла, особенно в связи с новыми демонстрациями и угрозами блокады в выходные дни.

Их разочарование усилилось в среду вечером, когда представители премьер-министра по связям с общественностью сказали MLA во время виртуального собрания, что они могут свободно говорить, что паспорта теперь менее эффективны.

Объявление

Это объявление еще не загружено, но ваша статья продолжается ниже.

Содержание статьи

Более поздняя записка для закрытого собрания подкрепила точку зрения: «REP не был особенно эффективен в ограничении распространения Omicron».

И все же, после того, как собрание получило это сообщение, министр здравоохранения Джейсон Коппинг выступил в защиту паспортной системы.

Дэвид Хэнсон, член ОГП от Боннивилль-Колд-Лейк, говорит, что он сбит с толку и возмущен задержками Кенни.

«Если мы все равно собираемся его удалить, просто удалите его прямо сейчас», — сказал он мне в четверг. «Я не вижу смысла откладывать это. У нас просто будет больше проблем с демонстрациями в ближайшие выходные, потому что они все еще там».

Изображение приложения для проверки вакцин Альберты, которое используется для считывания QR-кода. Фото Даррена Маковичука/Postmedia

Решение по паспортам, как и все подобные постановления, в понедельник будет передано комитету по реализации приоритетов кабинета министров.

Однако даже комитет порождает недоверие, потому что шесть из 10 членов из Калгари.

Объявление

Это объявление еще не загружено, но ваша статья продолжается ниже.

Содержание статьи

Сельские MLA считают, что их взгляды не представлены жителями больших городов.

Эти MLA считают, что теперь на их стороне сильное большинство.

Во время ранее проведенного в понедельник виртуального собрания представителей MLA спросили, согласны ли они с немедленной отменой паспортного требования.

Ни один человек не согласился, по словам людей, присутствовавших на собрании.Я не буду называть источники, потому что раскрытие подробностей кокусов является основанием для отказа от MLA.

Некоторых членов ОГП не было на вызове, а министры хранили молчание. На самом деле проголосовали только MLA с севера от Red Deer.

Но поскольку у всех была возможность высказаться против этого вопроса, а никто этого не сделал, люди, которые участвовали, восприняли это как мощное одобрение призыва к немедленной отмене.

Объявление

Это объявление еще не загружено, но ваша статья продолжается ниже.

Содержание статьи

На следующий день, во вторник, MLA были еще больше возмущены, когда комитет кабинета министров, который утверждает меры, собрался, но не обсудил паспорта.

В понедельник членам ОГП также сказали, что если они захотят не согласиться с правительственным законодательством в будущем, они должны заранее получить одобрение, чтобы высказаться.

Была описана трехуровневая система, основанная на типе законопроекта, но MLA восприняли это как знак того, что давнее обещание Кенни о бесплатных дебатах закончилось.

Хэнсон говорит: «Я не позволю чьим-то правилам помешать мне выполнять мою работу. Я просто выскажусь. Это не всегда приносит очки боссу, но, по крайней мере, я могу спать по ночам».

Он хочет, чтобы Кенни ушел. «Я окончательно потерял уверенность в лидерстве, как и многие другие».

Кенни может подумать, что, придерживаясь своего процесса снятия ограничений, он показывает, что не поддается беззаконию в блокадах.

Объявление

Это объявление еще не загружено, но ваша статья продолжается ниже.

Содержание статьи

Грузовики въезжали и выезжали на погранпереходе Coutts в четверг, 3 февраля 2022 г. Фото Даррена Маковичука/Postmedia

Но он уже публично перенес свою цель с конца марта, на несколько раньше, на очень скоро. Мало кто поверит, что его уже не толкают внутренние разногласия и внешние протесты.

Теперь на Кенни, очевидно, еще больше давят протесты дальнобойщиков и блокады.

Я считаю, что ограничения, включая паспорта, должны оставаться в силе до тех пор, пока волна Омикрона не угаснет до более низкого уровня.

Тогда бросьте их во что бы то ни стало, но не тогда, когда риск заражения и госпитализации все еще так высок.

Но система паспортов вакцин уже практически мертва. Осталось только захоронение.

Колонка Дона Брейда регулярно появляется в Вестнике продолжается ниже.

Подпишитесь на получение ежедневных новостей от Calgary Herald, подразделения Postmedia Network Inc. ссылка для отказа от подписки в нижней части наших электронных писем. Постмедиа Сеть Inc. | 365 Bloor Street East, Торонто, Онтарио, M4W 3L4 | 416-383-2300

Спасибо за регистрацию!

Приветственное письмо уже в пути.Если вы его не видите, проверьте папку нежелательной почты.

Следующий выпуск Calgary Herald Headline News скоро будет в вашем почтовом ящике.

Комментарии

Postmedia стремится поддерживать живой, но вежливый форум для обсуждения и поощрять всех читателей делиться своими мнениями о наших статьях. Комментарии могут пройти модерацию в течение часа, прежде чем они появятся на сайте. Мы просим вас, чтобы ваши комментарии были актуальными и уважительными.Мы включили уведомления по электронной почте — теперь вы будете получать электронное письмо, если получите ответ на свой комментарий, появится обновление ветки комментариев, на которую вы подписаны, или если пользователь, на которого вы подписаны, прокомментирует. Посетите наши Принципы сообщества для получения дополнительной информации и подробностей о том, как изменить настройки электронной почты.

Питер Фостер: В поисках лекарства от синдрома расстройства Коха

Ссылки на цепочку

1. Комментарий FP

Синдром расстройства Коха коренится в том факте, что либеральные левые считают немыслимым, что могут существовать другие моральные принципы, кроме их собственных. собственный

Дата публикации:

05 февраля 2016 г.  •  6 февраля 2016 г.  •  4 минуты чтения  •  Присоединяйтесь к беседе Paul J.Richards/AFP/Getty Images

Содержание статьи

У левых либералов само упоминание братьев Кох, Чарльза и Дэвида, вызывает трепет. Но безжалостные нападки на предполагаемое пагубное политическое влияние этих американских миллиардеров гораздо больше говорят нам о психопатологии демонизаторов, чем о мотивах мишени.

Объявление

Это объявление еще не загружено, но ваша статья продолжается ниже.

Содержание статьи

Вопрос о влиянии денег на американскую политику является извечным вопросом, но озабоченность, похоже, носит односторонний характер.Нельзя отрицать — и в первую очередь сами по себе — что Кохи собирают миллиард долларов для поддержки кандидата в президенты от республиканцев с повесткой дня в пользу свободного рынка и против большого правительства (и это, конечно, не Дональд). .

Каждый из братьев Кохов оценивается в 41 миллиард долларов США и занимает пятое место в последнем списке Forbes 400. Но первые места снова заняли Билл Гейтс и Уоррен Баффет, оба возрожденные либералы. Вскоре за Кохами стоит Майкл Блумберг, большой сторонник прогрессивных/зеленых идей, как и миллиардеры-активисты более низкого ранга, такие как Джордж Сорос и Том Стайер.Но почему-то только деньги Кохов развращают политический процесс.

Объявление

Это объявление еще не загружено, но ваша статья продолжается ниже.

Содержание статьи

Синдром расстройства Коха коренится в том факте, что левые либералы считают немыслимым, что могут быть моральные принципы, отличные от их собственных. Если вы не согласны с их планами большого правительства, вами могут руководить только жадность и пренебрежение к людям и окружающей среде.Кохи также вызывают ярость у левых, потому что Koch Industries — частная компания; таким образом, братья могут отстаивать праведные дела, на которые не осмеливаются руководители государственных компаний.

1. Дайан Фрэнсис: Дональд Трамп выигрывает телевизионные рейтинги, но Берни Сандерс лидирует там, где это действительно важно

2. Лоуренс Соломон: Почему Тед Круз — новый Дональд Трамп Книга «Темные деньги» Джейн Майер.Воображая себя современной Идой Тарбелл — журналистским бичом Джона Д. Рокфеллера — Майер также недавно написала полемику из 7000 слов в The New Yorker. Названный «Новый Кох» (Кох произносится как «Кока-кола»), он рассказывает о попытке брата «ребрендинг» себя. На самом деле это означает попытку лучше объяснить, что они означают.

   Частью этого процесса является собственная недавняя книга Чарльза Коха «Хорошая прибыль», которая кажется памятником экономического смысла.

   Объявление

   Это объявление еще не загружено, но ваша статья продолжается ниже.

   Содержание статьи

   Почему-то только деньги Кохов развращают политический процесс

   Между тем, дело не столько в ребрендинге, сколько в разоблачении. Майер ритуально связывает Кохов с Гитлером, потому что их отец построил часть нефтеперерабатывающего завода в Германии в начале 1930-х годов. Еще более постыдным, с точки зрения Майера, является то, что братья в последнее время поддерживают идеи, которые, хотя и полностью соответствуют их либертарианским взглядам, считаются частью либеральной монополии на демонстративное сострадание.Для Майер и ей подобных просто немыслимо, чтобы Кохи действительно верили, что «черные жизни имеют значение». Их поддержка пенитенциарной реформы списывается как плохо замаскированная попытка уклониться от судебного преследования за «экологические преступления». Их противодействие извращенному законодательству, согласно которому люди, желающие заплетать косы, должны иметь лицензию, очевидно, на самом деле направлено на увеличение прибыли.

   Объявление

   Это объявление еще не загружено, но ваша статья продолжается ниже.

   Содержание статьи

   Взгляды Майер, безусловно, не сильно отличаются от взглядов основных СМИ. В последнем выпуске Newsweek делается попытка проследить влияние братьев на сенатора от Флориды Марко Рубио, который занял третье место на собрании республиканцев в Айове после Теда Круза и Дональда Трампа, но теперь считается человеком с импульсом.

   Newsweek утверждает, что Рубио игнорирует тот факт, что его родной штат Флорида погружается под воду из-за антропогенного глобального потепления, потому что он хочет укрепить свою финансовую поддержку со стороны «антиклиматологических братьев Кох».

   Возможность того, что наука о климате может быть очень далека от «устоявшейся» и что «официальная» наука о климате по определению не является научной или может быть частью идеологической программы, явно игнорируется теми, кто поддерживает эту программу. Так, Сандерс, сравнявшийся с Хиллари Клинтон в Айове, заявил в своей благодарственной речи жителям Айовы: «Поэтому я говорю республиканцам: перестаньте беспокоиться о средствах на свою кампанию от крупных нефтяных компаний или братьев Кох. Беспокойтесь о планете, которую вы собираетесь оставить своим детям и внукам.”

   Объявление

   Это объявление еще не загружено, но ваша статья продолжается ниже.

   Содержание статьи

   Кохи давно вели операции в Канаде и, по словам представителей местных либерально-левых СМИ, дергали за ниточки недавно дефенестрированного консервативного правительства. Дочерние компании Koch владеют значительными активами в нефтеносных песках и долгое время перерабатывали канадскую нефть в США. Это было одной из причин, по которой они так успешно манипулировали американской политической системой, чтобы добиться одобрения Keystone XL.О нет, подождите, Keystone XL был отклонен, и они в любом случае не имели к этому никакого отношения. Ну, а как насчет того, что они дали средства Институту Фрейзера, чьи климатические (политические) скептические щупальца проникли в кабинет Харпера и помогли Харперу позорно переизбраться на второй срок? О нет, это тоже не правильно.

   Объявление

   Это объявление еще не загружено, но ваша статья продолжается ниже.

   Содержание статьи

   Учитывая, что Чарльз и Дэвид создали компанию с доходом в 115 миллиардов долларов США, в которой работает 100 000 человек, возможно, они должны иметь большее влияние в политике.

   Хорошо, что решили открыться. Как недавно признался Чарльз: «Я всегда следовал совету китовой мамы: «Сын, тебя загарпунят тогда, когда ты подплываешь, чтобы извергнуть воду». отключение, возможно, уменьшило бы количество гарпунов.

   Это может быть оптимистично. В конце концов, Чарльз получил сотни угроз убийством и находится в расстрельном списке Аль-Каиды. Однако будем надеяться, что «всплытие» братьев поможет разоблачить моралистическую самонадеянность и иррациональную ненависть, которыми движут многие из их противников.

   Поделитесь этой статьей в своей социальной сети

   Реклама

   Это объявление еще не загружено, но ваша статья продолжается ниже.

   Главные новости Financial Post

   Подпишитесь на получение ежедневных главных новостей от Financial Post, подразделения Postmedia Network Inc.

   может отказаться от подписки в любое время, нажав на ссылку отказа от подписки в нижней части наших электронных писем.Постмедиа Сеть Inc. | 365 Bloor Street East, Торонто, Онтарио, M4W 3L4 | 416-383-2300

   Спасибо за регистрацию!

   Приветственное письмо уже в пути. Если вы его не видите, проверьте папку нежелательной почты.

   Следующий выпуск Financial Post Top Stories скоро будет в вашем почтовом ящике.

   Комментарии

   Postmedia стремится поддерживать живой, но вежливый форум для обсуждения и поощрять всех читателей делиться своими мнениями о наших статьях.Комментарии могут пройти модерацию в течение часа, прежде чем они появятся на сайте. Мы просим вас, чтобы ваши комментарии были актуальными и уважительными. Мы включили уведомления по электронной почте — теперь вы будете получать электронное письмо, если получите ответ на свой комментарий, появится обновление ветки комментариев, на которую вы подписаны, или если пользователь, на которого вы подписаны, прокомментирует. Посетите наши Принципы сообщества для получения дополнительной информации и подробностей о том, как изменить настройки электронной почты.

   Следы слез рабства | История

   Группа рабов марширует из Вирджинии на запад в Теннесси, ок.1850. Музей народного искусства Эбби Олдрич Рокфеллер, Колониальный фонд Вильямсбурга, Вильямсбург, Вирджиния

   Когда Долорес Маккуинн росла, отец рассказал ей историю о поисках корней семьи.

   Он сказал, что его собственный отец знал имена людей, поработивших их семью в Вирджинии, знал, где они живут — в том же доме и на той же земле — в округе Ганновер, среди холмов к северу от Ричмонда.

   «Мой дедушка пошел к людям, которые владели нашей семьей, и спросил: «У вас есть какие-либо документы о нашей истории во времена рабства?» Мы хотели бы увидеть это, если это возможно. Человек у двери, который, я должен предположить, был со стороны рабовладельцев, сказал: «Конечно, мы вам дадим».

   «Человек зашел в свой дом и вернулся с какими-то бумагами в руках. Кто знает, были ли эти бумаги тривиальными или настоящими плантационными записями? Но он встал в дверях, перед дедушкой, и зажег спичку к бумагам. — Хочешь свою историю? — сказал он. «Вот оно». Глядя, как все горит. «Возьми пепел и убирайся с моей земли».

   «Намерение состояло в том, чтобы похоронить эту историю», — говорит сегодня Маккуинн.«И я думаю, что что-то подобное происходило снова и снова, символически».

   Маккуинн вырос в Ричмонде, столице штата Вирджиния и бывшей столице Конфедерации — городе, полном памятников Старому Югу. Сейчас она политик, избрана в городской совет в конце 1990-х и в Палату делегатов Вирджинии в 2009 году. По ее словам, одним из ее самых больших достижений в политике было то, что она пролила новый свет на альтернативную историю.

   Например, она убедила город профинансировать туристическую прогулку о рабстве, своего рода зеркальное отображение Тропы Свободы в Бостоне. Она помогла собрать деньги для объекта наследия, включающего раскопанные останки печально известной камеры содержания рабов, известной как тюрьма Лампкина.

   «Видите ли, нашу историю часто хоронят», — говорит она. «Вы должны раскопать это».

   Делегат от Вирджинии Делорес Маккуинн помогла собрать средства для объекта наследия, на котором будут показаны раскопанные останки тюрьмы для рабов Лампкина. Уэйн Лоуренс

   **********

   Недавно я читал старые письма в библиотеке Университета Северной Каролины, занимаясь своими собственными раскопками.Среди сотен плохо читаемых и пожелтевших бумаг я нашел одну записку, датированную 16 апреля 1834 года, от человека по имени Джеймс Франклин из Натчеза, штат Миссисипи, в головной офис его компании в Вирджинии. Он работал в товариществе работорговцев под названием «Франклин и Армфилд», которым руководил его дядя.

   «Нам еще нужно заплатить около десяти тысяч долларов. Если вы купите много для прогулок, я вывезу их по суше этим летом», — писал Франклин. Десять тысяч долларов были значительной суммой в 1834 году — сегодня они эквивалентны почти 300 000 долларов.«Хорошим участком для прогулок» была банда порабощенных мужчин, женщин и детей, числом, возможно, исчисляемая сотнями, которые могли выдержать три месяца ходьбы по летнему зною.

   Исследователи рабства хорошо знакомы с фирмой Franklin & Armfield, которую Исаак Франклин и Джон Армфилд основали в Александрии, штат Вирджиния, в 1828 году. бесспорные магнаты внутренней работорговли с экономическим влиянием, которое трудно переоценить.В 1832 г., например, 5% всех коммерческих кредитов, доступных через Второй банк Соединенных Штатов, были предоставлены их фирме.

   В этом письме от 1834 года содержались богатства, и фраза «Я вывезу их по суше» была для меня бесценной строкой: в нем говорилось о форсированном переходе по суше с полей Вирджинии на аукционы рабов в Натчез и Новый Орлеан. Письмо было первым признаком того, что я мог проследить маршрут одного из караванов Франклина и Армфилда.

   Получив этот сигнал от Натчеза, Армфилд начал пылесосить людей из сельской местности Вирджинии. Партнеры нанимали стрингеров — охотников за головами, которые работали за комиссионные — собирали порабощенных людей по всему Восточному побережью, стучали в двери, спрашивали у плантаторов табака и риса, будут ли они продаваться. Многие рабовладельцы были склонны к этому, поскольку их плантации приносили меньшие состояния, чем хотелось бы многим сыновьям-принцам.

   Потребовалось четыре месяца, чтобы собрать большой «гроб», если использовать когда-то обычное слово, которое, как и большая часть словарного запаса рабства, было стерто из языка.Агенты компании отправляли людей в загоны для рабов Франклина и Армфилда (еще одно исчезнувшее слово) в Александрии, всего в девяти милях к югу от Капитолия США: швей, медсестер, камердинеров, полевых рабочих, конюхов, плотников, поваров, прислуги, кучеров, прачек. , лодочники. Были так называемые модницы, молодые женщины, которые работали в основном наложницами. И всегда дети.

   Билл Килинг, мальчик, 11 лет, рост 4 фута 5 дюймов | Элизабет, девочка, 10 лет, рост 4’1” | Монро, мальчик, 12 лет, рост 4’7 дюймов | Лави, девочка, 10 лет, рост 3’10” | Роберт, мальчик, 12 лет, рост 4’4” | Мэри Фитчетт, девочка, 11 лет, рост 4’11 дюймов

   К августу у Армфилда было более 300 готовых к маршу.Примерно 20-го числа того же месяца караван начал собираться перед офисом компании в Александрии, на Дюк-стрит, 1315.

   В библиотеке Йельского университета я еще немного покопался и нашел рассказ о путешествии человека по имени Итан Эндрюс, который год спустя проезжал через Александрию и был свидетелем организации армфилдской тусовки. Его книгу мало кто читал — в ней была указана дата доставки 50 лет назад, — но в ней Эндрюс описал сцену, когда Армфилд руководил погрузкой в ​​​​огромном путешествии.

   «Расставили четыре или пять палаток, а большие фургоны, которые должны были сопровождать экспедицию, поставили», где их можно было доверху завалить «провизией и прочим необходимым». Новую одежду грузили пачками. «Каждый негр снабжен двумя целыми костюмами из магазина, — заметил Эндрюс, — которые он не носит в дороге». Вместо этого эту одежду сохраняли на конец пути, чтобы каждый раб мог хорошо одеться для продажи. Была пара вагонов для белых.

   В 1834 году Армфилд сел на коня перед процессией, вооруженный ружьем и кнутом.Другие белые люди, так же вооруженные, выстроились позади него. Они охраняли 200 мужчин и мальчиков, выстроившихся по двое, их запястья были скованы вместе наручниками, цепью длиной в 100 пар рук. За мужчинами шли женщины и девушки, еще сотня. Наручников на них не было, хотя, возможно, они были связаны веревкой. Некоторые несли маленьких детей. За женщинами шли большие фургоны — всего шесть или семь. Они несли еду, а также детей, слишком маленьких, чтобы ходить по десять часов в день. Позднее в эти же вагоны везли тех, кто упал и не смог подняться кнутом.

   Затем толпа, подобно гигантскому змею, развернулась на Дьюк-стрит и двинулась на запад, из города, к знаменательному событию, забытой саге, забытому эпосу. Я думаю об этом как о Рабской тропе слез.

   **********

   Невольничья тропа слез — это великая миграция пропавших без вести — тысячемильная река людей, все они черные, простирающаяся от Вирджинии до Луизианы. За 50 лет до Гражданской войны около миллиона порабощенных людей переселились с Верхнего Юга — Вирджиния, Мэриленд, Кентукки — на Глубокий Юг — Луизиана, Миссисипи, Алабама.Их выгнали, депортировали, можно сказать, продали.

   Это насильственное переселение было в 20 раз больше, чем кампании Эндрю Джексона по «переселению индейцев» в 1830-х годах, которые привели к первоначальной «Тропе слез», когда племена коренных американцев были изгнаны из Джорджии, Миссисипи и Алабамы. Это было больше, чем иммиграция евреев в Соединенные Штаты в 19 веке, когда около 500 000 человек прибыли из России и Восточной Европы. Это было больше, чем миграция обозов на Запад, любимая американскими преданиями.Это движение длилось дольше и охватило больше людей, чем любая другая миграция в Северной Америке до 1900 года.

   Драма миллионов людей, уехавших так далеко от своих домов, изменила страну. Это дало Глубокому Югу характер, который он сохраняет и по сей день; и это изменило самих рабов, травмировав бесчисленные семьи.

   Но до недавнего времени Тропа рабов была похоронена в памяти. История масс, прошедших тысячи миль от табачного Юга до хлопкового Юга, иногда растворялась в экономической сказке об изобретении хлопкоочистительной машины и возвышении «Короля хлопка».Иногда дело доходило до политической истории, связанной с покупкой Луизианы и «первым юго-западом» — молодыми штатами Алабама, Миссисипи, Луизиана и Техас.

   Историки знают о Следе рабов. В течение последних десяти лет некоторые из них — Эдвард Баптист, Стивен Дейл, Роберт Гудместад, Уолтер Джонсон, Джошуа Ротман, Кэлвин Шермерхорн, Майкл Тадман и другие — вновь обратили внимание на миграцию миллионов человек.

   Об этом знают и некоторые хранители музеев.Прошлой осенью и прошлой весной Библиотека Вирджинии в Ричмонде и Историческая коллекция Нового Орлеана в Луизиане, работая отдельно, организовали большие выставки о внутренней работорговле. Оба заведения побили рекорды посещаемости.

   Ричмонд был центром экспорта рабов на юг. Только в 1857 году, по словам историка Мори Макиннис, продажи составили более 440 миллионов долларов в сегодняшних долларах. Уэйн Лоуренс

   Мори Макиннис, историк и вице-ректор Университета Вирджинии, курировавшая выставку в Ричмонде, стояла перед красным флагом работорговца, который она выследила в Чарльстоне, Южная Каролина, где он пролежал незамеченным в коробке более чем 50 лет.Он находился под куском стекла и имел размеры примерно 2 на 4 фута. Если присмотреться, то можно было увидеть в нем дырочки. «На улицах Ричмонда, на Уолл-стрит в Шокко-Боттом развевались красные флаги, — сказала она. «Все торговцы прикрепляли к своим флагам маленькие клочки бумаги с описанием людей, которых продают».

   Вирджиния была источником самой большой депортации. В период с 1810 по 1860 год около 450 000 человек были изгнаны из штата и отправлены на юг. «Только в 1857 году продажа людей в Ричмонде составила 4 миллиона долларов, — сказал Макиннис. «Сегодня это было бы более 440 миллионов долларов».

   За пределами университетов и музеев история Невольничьей тропы живет осколками, разбитыми и разрозненными.

   Фраза «продано по течению», например. Во время переезда на Глубокий Юг многие рабы оказались на пароходах, спускавшихся по Миссисипи в Новый Орлеан. Там они были проданы новым хозяевам и рассредоточены в радиусе 300 миль по сахарным и хлопковым плантациям. Многие уехали без родителей, супругов, братьев и сестер, а некоторые и без детей, которых им пришлось оставить.«Продано вниз по течению» означает массу убытков.

   «Банда по цепи» также уходит своими корнями в Тропу рабов. «Нас попарно сковывали наручниками, железными скобами и болтами», — вспоминал Чарльз Болл, который маршировал в нескольких наручниках, прежде чем сбежал из рабства. Болл был куплен работорговцем на восточном побережье Мэриленда и позже написал мемуары. «Мой покупатель… сказал мне, что в тот же день мы должны отправиться на юг, — писал он. «Я присоединился к пятидесяти одной рабыне, которую он купил в Мэриленде». К наручникам был добавлен висячий замок, и засов каждого замка закрывался на звено цепи длиной 100 футов.Иногда, как в случае с Боллом, цепь проходила через железный ошейник. «Я не мог ни стряхнуть с себя цепи, ни сдвинуться с места без согласия моего хозяина».

   (Мои собственные предки на протяжении шести поколений держали рабов в Южной Каролине. Я изучал Чарльза Болла и не нашел с ним родственных связей. Но в именах и истории есть тени.)

   Компания Franklin & Armfield вывела на рынок больше людей, чем кто-либо другой — возможно, 25 000 человек — разбила больше всего семей и заработала больше всего денег. Около половины этих людей сели на корабли в Вашингтоне или Норфолке, направлявшиеся в Луизиану, где их продал Франклин.Другая половина прошла от Чесапика до реки Миссисипи, 1100 миль, с управлением речным судном на короткие расстояния по пути. Марши Франклина и Армфилда начинались в конце лета, иногда осенью, и длились от двух до четырех месяцев. Коффл Армфилда 1834 года задокументирован лучше, чем большинство маршей рабов. Я пошел по его следам, надеясь найти следы Следа Слез Рабов.

   **********

   Коффл направился на запад из Александрии. Сегодня дорога, выходящая из города, становится U.S. Маршрут 50, широкоплечее шоссе. Часть участка этого шоссе в Вирджинии известна как шоссе Ли-Джексона, любовная записка Роберту Э. Ли и Стоунволлу Джексону, двум генералам Конфедерации. Но когда маршировали рабы, она была известна как Магистраль Литтл-Ривер. Кофл двигался со скоростью три мили в час. Караваны, подобные Армфилду, преодолевали около 20 миль в день.

   Люди пели. Иногда их заставляли. Работорговцы принесли банджо или два и потребовали музыку. Священнослужитель, увидевший марш в сторону Шенандоа, вспомнил, что члены банды, «покинув своих жен, детей или других близких родственников и вряд ли когда-либо встретив их снова в этом мире», пели, чтобы «утопить душевные страдания, в которые они были вовлечены». .Свидетели сказали, что «Старая Вирджиния никогда не устает» была единственной песней, которую пели все коффлы.

   Через 40 миль магистраль Литтл-Ривер встретилась с городом Олди и стала платной магистралью Олди и Эшби-Гэп. Магистраль шла дальше на запад — 40 миль до Винчестера, а затем до гребня Голубого хребта. Каждые несколько миль Армфилд и его закованная в цепи банда приезжали на пункт взимания платы. Он остановит группу в ее следах, вытащит свой кошелек и заплатит человеку. Плательщик поднимал перекладину, и гроб проходил под ней.

   Около 25 августа они достигли Винчестера и повернули на юг, войдя в долину Шенандоа. Среди людей, живших в этих краях, был Джон Рэндольф, конгрессмен и двоюродный брат Томаса Джефферсона. Рэндольф однажды написал своему другу, чтобы пожаловаться на то, что дорога «забита толпами этих негодяев и мясников-людей, которые гонят их на копытах на рынок». Сравнивая Вирджинию с остановкой работорговли в Западной Африке, Рэндольф вздохнул: «Можно почти представить себя на дороге в Калабар.

   Банда направилась по Грейт-Вагон-роуд, маршруту, проложенному из Пенсильвании, которому уже несколько столетий — «сделано индейцами», говоря эвфемизмом. По пути коффл встретил другие банды рабов, строительные бригады, перестраивающие Вагон-роуд, расширяя ее до 22 футов и укладывая гравий. Они прокладывали новую магистраль Вэлли, покрытую щебнем с канавами по бокам. Демонстранты и банды дорожных рабочих, все рабы, обменялись долгими взглядами.

   Сегодня Great Wagon Road, или Valley Turnpike, известна как U.S. Маршрут 11, двухполосный, который проходит между мягкими и туманными горами, с красивыми переулками. Длинные участки 11-го шоссе США очень похожи на магистраль Вэлли в 1830-х годах: холмистые поля, лошади и крупный рогатый скот на холмах. Северный Шенандоа был тогда пшеничным краем, где каждый пятый человек был порабощен и мотыжил на полях. Сегодня сохранилось несколько плантаций. Я останавливаюсь в одном из самых старых, Belle Grove. Магистраль Долины когда-то проходила по ее краю, и группа из 300 человек видела это место с дороги.

   Иллюстрированная карта Ласло Кубиньи.Источники карт: Лаборатория цифровых стипендий Ричмондского университета; Эдвард Болл; Гилберт Гейтс; Дакус Томпсон; Соня Мейнард

   Родственники президента Джеймса Мэдисона построили каменный особняк в Бель-Гроув в 1790-х годах, и он до сих пор живет как прекрасный дом-музей, которым управляет историк Кристен Лейз. Прогулка по дому, взгляд на кухню, где была сделана вся работа, прогулка по кладбищу рабов, краткое изложение людей, которые здесь жили и умерли, белых и черных — благодаря Лейзе, Бель-Гроув — это не дом. музей, рассказывающий истории рабов.

   Недавно, по словам Лайзы, она наткнулась на доказательства того, что в 1820-х годах в Белль-Гроув выставлялось на продажу большое количество людей. Она достает объявление в газете за октябрь 1824 года, размещенное Исааком Хайтом, хозяином Белль-Гроув (и зятем президента Мэдисона). «Я продолжу продавать семьями шестьдесят рабов разного возраста», — сказал Хайт. Хайт выразил сожаление по поводу того, что ему пришлось взимать проценты, если покупатели настаивали на использовании кредита. Самые милые семьи в Шенандоа направляли людей в трубопровод на юг.

   Я заезжаю в разные города и поспрашиваю. В Винчестере Винчестер-

   Туристический центр округа Фредерик. В Эдинбурге книжный магазин по истории. В Стонтоне, Центр посетителей. В Роаноке, в пункте туристической информации под названием Virginia’s Blue Ridge.

   Знаете ли вы что-нибудь о цепных бандах, которые двигались на юго-запад через эти края?

   Нет. Никогда об этом не слышал. Вы говорите, что это было 150 лет назад?

   Ну, скорее 175.

   Не знаю, о чем вы говорите.

   Однако люди знают о сражениях Гражданской войны. Кровопускание здесь имеет своего рода гламур. Несколько человек начинают рассказывать истории о храбрых конфедератах. Некоторые воспитывают свои собственные этнические предания.

   Ну, Шенандоа заселили немцы и шотландцы-ирландцы, вот кто здесь был.

   Прояснилась женщина в туристическом магазине. Боже мой, шотландцы-ирландцы — они были словно медные.

   **********

   Однажды ночью в сентябре 1834 года путешественник наткнулся на лагерь коффлов Армфилда.«Многочисленные костры сверкали в лесу: это был бивуак банды», — писал путешественник Джордж Фезерстонхо. «Рабыни грелись. Дети спали в некоторых палатках; а самцы в цепях лежали на земле группами примерно по дюжине в каждой». Тем временем «белые люди… стояли с кнутами в руках».

   Фезерстонхау, геолог, отправившийся в исследовательскую поездку для федерального правительства, описал работорговца как грубого человека в красивой одежде.Джон Армфилд носил большую белую шляпу и полосатые штаны. У него было длинное темное пальто и борода без усов. Землемер проговорил с ним несколько часов и назвал его «грязным, неграмотным и вульгарным». Похоже, у Армфилда был сильный неприятный запах изо рта, потому что он любил сырой лук.

   Рано утром следующего дня банда вновь приготовилась к походу. «Необыкновенное зрелище, — писал Фезерстонхо. Он насчитал девять фургонов и карет и около 200 человек, «скованных и прикованных друг к другу», выстроившихся в шеренгу. «Я никогда раньше не видел столь отвратительного зрелища, — сказал он. Когда банда напала, Армфилд и его люди шутили, «стоя рядом, смеясь и куря сигары».

   6 сентября банда маршировала в 50 милях к юго-западу от Роанока. Они подошли к Нью-Ривер, большому течению около 400 футов в поперечнике, и к причалу, известному как Инглс-Ферри. Армфилд не хотел платить за проезд, не своими сотнями. Итак, один из его людей выбрал неглубокое место и проверил его, прислав повозку и четырех лошадей.Затем Армфилд приказал людям в кандалах спуститься в воду.

   Это было опасно. Если бы кто-нибудь потерял равновесие, всех бы смыло вниз по течению, дернув одного за другим за цепь. Армфилд смотрел и курил. Мужчины и мальчики продавались в среднем по цене около 700 долларов. Умножьте это на 200. Получается 140 000 долларов, или около 3,5 миллионов долларов сегодня. Рабов регулярно страховали — многие компании занимались подобным бизнесом, и страховка защищала их от «ущерба». Но собирать на такой «ущерб» было бы неудобно.

   Мужчины переправились. Далее шли фургоны с маленькими детьми и теми, кто уже не мог ходить. Последними шли женщины и девушки. Армфилд пересек их на плоскодонках.

   По мере того как владельцы Верхнего Юга ликвидировали свои активы, торговцы собирали группы рабов в загонах, изображенных здесь, а затем отправляли или гнали их на юго-запад.Библиотека Конгресса Многие из этих путешествий заканчивались в Новом Орлеане, на аукционе в отеле «Сент-Луис». Коллекция Мори Макиннес Владельцы обратились в газеты, чтобы объявить о продаже рабов. Историческая коллекция Нового Орлеана На странице «Друг раба », детской книги, изданной Американским обществом борьбы с рабством, объясняется механизм, используемый для связывания порабощенных людей в цепи для транспортировки. Публичная библиотека Нью-Йорка В « Рабы, ожидающие продажи » английский художник Эйр Кроу иллюстрирует сцену с аукциона рабов в Ричмонде.Коллекция произведений искусства и картин, Нью-Йоркская публичная библиотека Гравюра на дереве изображает гроб рабов, проходящий мимо Капитолия около 1815 года. Библиотека Конгресса Эйр Кроу нарисовал эту сцену, наблюдая, как рабовладельцы в Ричмонде маршируют недавно купленных рабов на вокзал, чтобы двигаться на юг.Исторический музей Чикаго Это здание на Франклин-стрит и Уолл-стрит в Ричмонде много лет использовалось как место проведения аукциона. Историческое общество Вирджинии Иллюстрация из Американского альманаха по борьбе с рабством 1840 года, публикации Американского общества по борьбе с рабством. Редкая книга и специальные коллекции Библиотеки Конгресса Расписка о покупке раба по имени Моисей, который был продан за 500 долларов в Ричмонде, штат Вирджиния, в 1847 году. Библиотека Конгресса В рекламе 1858 года о продаже рабов в Natchez Daily Courier упоминается «гарантия Луизианы», намек на более щедрые законы штата о защите покупателей рабов.Департамент архивов и истории Миссисипи Брошюра, опубликованная в 1836 году Американским обществом борьбы с рабством, осуждает продажу рабов в округе Колумбия. Библиотека Конгресса

   Сегодня на том же месте шестиполосный мост пересекает реку Нью-Ривер и находится город Рэдфорд с населением 16 000 человек.Я иду по Первой улице рядом с рекой и останавливаюсь перед магазином «Воспоминания о прошлом и настоящем — антиквариат и предметы коллекционирования». Мужчина по имени Дэниел начинает разговор.

   Местный. Родился в 50 милях отсюда, Рэдфорду 20 лет. На темном склоне после 40, раз вы спрашиваете.

   Даниэль приятный, рад рассказать о своих трудных днях. Он белый, лицо вытравлено слишком большим количеством солнца.

   Трейлер-парк детства. Жизнь налаживается после развода.

   Это легкая болтовня между незнакомцами, пока я не напомню дни рабства.Выражение лица Даниэля пустеет. Он качает головой. Его лицо приобретает выражение, которое наводит на мысль, что воспоминание о рабстве похоже на вампира, пришедшего из неглубокой могилы.

   **********

   Армфилд и его караван прибыли в Шенандоа из Александрии. Другие кофе пришли со стороны Ричмонда. Одну из них возглавлял человек по имени Уильям Уоллер, который в 1847 году прошел пешком из Вирджинии в Луизиану с 20 или более рабами.

   В глубоком архиве Исторического общества Вирджинии я обнаружил необычайную пачку писем, которые Уоллер писал о том, как он торговал людьми, которых он знал и с которыми прожил большую часть своей жизни.Показания Уоллера, насколько мне известно, никогда подробно не изучались. Он был работорговцем-любителем, а не профессионалом, как Армфилд, и его путешествие, хотя и из другого года, задокументировано еще лучше.

   Уоллеру было 58 лет, он был не молод, но все еще в хорошей форме. Худощавый и прямой, складка улыбки, энергичные темные глаза. На марше он носил «мои старые суконные пальто и панталоны из Вирджинии», как он сказал своей жене Саре Гарланд — дочери конгрессмена и внучке Патрика Генри, оратора и патриота. Она была красивее, чем он.

   Уоллеры жили недалеко от Амхерста, штат Вирджиния, и владели примерно 25 чернокожими и плантацией под названием Форест-Гроув. Они были в долгу. Они увидели, какие деньги зарабатывают другие на продаже, и решили поступить так же. Их план состоял в том, чтобы оставить нескольких рабов вместе с Сарой в качестве домашней прислуги, а Уильям отправил почти всех остальных в Натчез и Новый Орлеан.

   Уоллер и его банда добрались до шоссе Вэлли в октябре. «Сегодня утром мы застали нас в шести милях к западу от Абингдона, — писал Уоллер домой из одного из более богатых городков.«Негры, прежде всего, здоровы — они продолжают жить в прекрасном настроении и кажутся совершенно счастливыми».

   Письма Уоллера домой — он написал их около 20 на «Следе рабов» — оптимистичны, бизнесмен говорит, что беспокоиться не о чем. «Негры счастливы», — повторяет он неоднократно.

   Но что-то случилось раньше, хотя непонятно что именно. Уоллер шел по следу уже две недели, когда написал домой, чтобы сказать: «Я видел и чувствовал достаточно, чтобы заставить меня ненавидеть работорговлю. Подробностей он не сообщил.

   Редко можно увидеть рабов, закованных в гроб, потому что документальных свидетельств мало, но поход Уоллера — исключение. Среди людей, которые его сопровождали, был мальчик 8 или 9 лет по имени Приятный; Митчелл, которому было 10 или 11 лет; мальчик-подросток по имени Самсон; три сестры-подростка, Сара Энн, Луиза и Люси; Генри, около 17 лет; мужчина по имени Нельсон и его жена; мужчина лет 20 по имени Фостер; и молодая мать по имени Сара со своей дочерью Индианкой, которой около 2 лет.Были и другие. Три сестры были отобраны у родителей, как и Плезант, Митчелл и Самсон. Большинству остальных было меньше 20 лет. Что касается Сары и Индиана, то их забрали у мужа Сары и ее матери. Уоллер планировал продать их все.

   Опустив «руки» на пику, Уоллер почувствовал себя виноватым перед Сарой и Индианом, сказал он жене. «Мое сердце скорбит о Саре, и я бы хотел, чтобы все было по-другому», — написал он. — Но Сара кажется счастливой.

   **********

   Дни и ночи по Магистрали Вэлли, хребту Голубого хребта, пункт назначения Теннесси, где Армфилд сдаст свой чемодан и сядет в дилижанс обратно в Александрию.

   Когда США 11 въезжают в Теннесси, дорога выходит к реке Холстон и проходит параллельно ей. Здесь горы сгущаются в Аппалачи Юг глубоких впадин и тайных холмов. В старые времена здесь было мало чернокожих, много квакеров и начало движения против рабства. Квакеры в значительной степени ушли, и чернокожих по-прежнему намного меньше, чем в Вирджинии, в 100 милях к востоку.

   Я еду по старому маршруту в Ноксвилл, но затем выезжаю на автостраду, межштатную автомагистраль 40.Путь I-40 на запад примерно соответствует магистрали, которая когда-то проходила 200 миль через плато Камберленд. Кофлы следовали тем же маршрутом — через Кингстон, Крэб-Орчард, Монтерей, Куквилль, Гордонсвилль, Ливан и, наконец, Нэшвилл.

   В этот момент пути другие ответвления, от Луисвилля и Лексингтона на север, присоединились к основному пути Невольничьей тропы. Миграция превратилась в расширяющийся поток.

   Армфилд и его банда из 300 человек маршировали в течение месяца и преодолели более 600 миль.Когда они доберутся до Нэшвилла, они будут на полпути.

   Исаак Франклин, партнер Армфилда, вел хозяйство в Луизиане, но мысли его часто были в Теннесси. Он вырос недалеко от Галлатина, в 30 милях к северо-востоку от Нэшвилла, и ездил туда в нерабочее время. В 1832 году, в возрасте 43 лет, чрезвычайно богатый после 20 лет работы «торговцем на дальние расстояния», Франклин построил большой дом на 2000 акров за пределами Галлатина. Он назвал это Fairvue. С колоннами, кирпичный и симметричный, это был едва ли не лучший дом в штате, говорили люди, уступая только Эрмитажу, поместью президента Эндрю Джексона.Фэйрвью был рабочей плантацией, но это также было объявлением о том, что мальчик из Галлатина вернулся к своим скромным корням в величии.

   Когда Армфилд со своей бандой появился в Галлатине, он, кажется, передал группу не Исааку Франклину, а племяннику Франклина Джеймсу Франклину.

   В Галлатине я еду посмотреть на старое поместье Франклинов. После Гражданской войны он сохранился как хлопковая плантация, а затем стал конефермой. Но в 2000-х застройщик начал строить поле для гольфа на полях, где бегали жеребята.Клуб на плантации Fairvue открылся в 2004 году, и сотни домов выросли на участках в пол-акра.

   Подойдя к бывшему дому Франклина, я прохожу мимо поля для гольфа и клуба. Далее следует заросль McMansions в каждом суррогатном стиле. Палладианский особняк, французская империя, великий Тюдор и форма, которую можно было бы назвать тосканской мягкой. Люди до сих пор приходят показать свои деньги в Fairvue, как и сам Франклин.

   Я звоню в дверь дома, построенного Следом рабов. Он имеет двойной портик с четырьмя ионическими колоннами на первом уровне и четырьмя на втором.Никакого ответа, несмотря на несколько машин в подъезде. Многие защитники природы говорили мне, что нынешние владельцы Fairvue враждебно относятся к любому, кто проявляет любопытство к работорговцу, построившему их прекрасный дом.

   Может, этого человека и нет, но несколько поколений спустя некоторые из его людей все еще живы. Я прошу директора музея в Нэшвилле Марка Брауна помочь найти члена семьи здесь и сейчас. Через два телефонных звонка отвечает один из живых Франклинов.

   **********

   Кеннет Томсон открывает дверь в свой дом, обшитый вагонкой и выкрашенный в симпатичный желтый цвет коттеджа — причудливый, а не грандиозный.Томсон говорит, что ему 74 года, но выглядит он на 60. Короткие седые волосы, короткая седая борода, брюки цвета хаки, хлопчатобумажная рубашка с короткими рукавами, карманами с клапанами и погонами. Туфли на креповой подошве. Пронзительный голос, нежные манеры. Томсон — торговец антиквариатом, в основном на пенсии, и историк-любитель, в основном активный.

   «Я президент Общества истериков округа Самнер, — вырывается он, — единственное место, где тебя уважают за то, что ты знаешь много мертвых людей».

   Первое, что бросается в глаза в доме Томсона, это большой портрет Исаака Франклина.Висит в гостиной, над диваном. В доме полно стульев, ковров, диванов, столов и картин XIX века. Лампы для чтения выглядят как переделанные масляные лампы. Он садится за свой мелодеон, портативный орган, датируемый 1850-ми годами, и играет несколько тактов музыки, подходящей для той эпохи. Ясно, что в этой ветви семьи Франклинов прошлое не может быть забыто.

   Кеннет Томсон, проживающий дома в Галлатине, штат Теннесси, является косвенным потомком работорговца Исаака Франклина.Уэйн Лоуренс

   «У Исаака Франклина не было выживших детей, — сказал мне Томсон по телефону. «Его четверо детей умерли, не успев вырасти. Но у него было три брата, и по всей стране живут сотни их потомков. Мой прямой предок — брат Исаака Джеймс. А это значит, что Исаак Франклин был моим пра-пра-пра-пра-дедушкой.

   Как оказалось, это важный комментарий: «Видите ли, — сказал Томсон, — мой предок Джеймс Франклин был членом семьи, который познакомил Исаака Франклина с рабским бизнесом.

   Усаживаясь в кресло, обитое бордовой парчой, он подхватывает рассказ. Это было в начале 1800-х годов. Когда братья росли в Галлатине, Джеймс Франклин, на восемь лет старше Исаака, взял своего брата под свое крыло. «Они загрузили плоские лодки виски, табаком, хлопком и свиньями, спустили их в Новый Орлеан, продали товары на дамбе, а затем продали лодку», — говорит Томсон. «Мой предок Джеймс во время этих поездок баловался какой-то торговлей рабами — небольшая сумма, ничего крупного.Он показал юному Исааку, как это делается, отдал его в ученики. Я слышал это более 50 лет назад от своего прадеда, который родился в 1874 году, или на два поколения ближе меня к рассматриваемому времени. Так что это должно быть правдой. Семейная история такова, что после возвращения дяди Исаака со службы во время войны 1812 года, которая как бы прервала его карьерный путь, если можно так выразиться, он был полностью за рабский бизнес. Я имею в виду, просто фанатично».

   Томсон встает и проходит по дому, указывая на многочисленные памятные вещи Франклина.Картина особняка в Fairvue. Диван и кресло, принадлежавшие родителям Исаака Франклина. Библия от семьи Джона Армфилда. «После того, как Исаак умер в 1846 году, они опубликовали опись его имущества, — говорит он. «Она достигла 900 страниц. У него было шесть плантаций и 650 рабов».

   Каково было находиться в комнате с Исааком Франклином?

   «Он знал, что такое манеры и культура, — говорит Томсон. «Он знал, как быть джентльменом. Большинство работорговцев в то время считались заурядными и грубыми, лишенными социальных привилегий.Дядя Исаак был другим. У него было образование эквивалентное восьмому классу. Он не был невеждой. Он мог бы написать письмо.

   При этом «это не значит, что у него не было вредных привычек», — уточняет Томсон. «У него были некоторые из них. Но среди некоторых из этих мужчин свирепствовали дурные привычки в отношении секса. Вы знаете, что они воспользовались чернокожими женщинами, и никаких последствий не было. До того, как он женился, у Исаака были компаньоны, некоторые добровольно, некоторые неохотно. Это было просто частью жизни.«Я читал во многих местах, что работорговцы занимались сексом с женщинами, которых покупали и продавали. И вот, кто-то близкий к памяти об этом говорит примерно то же самое.

   «У Исаака был ребенок от чернокожей женщины, прежде чем он женился», — говорит Томсон. В 1839 году, в возрасте 50 лет, он женился на женщине по имени Аделисия Хейс, 22 лет, дочери адвоката из Нэшвилла. Белый. «Итак, у Исаака был по крайней мере один черный ребенок, но эта его дочь уехала из штата Теннесси, и никто не знает, что с ней случилось. На самом деле дядя Исаак отослал ее, потому что не хотел, чтобы она была рядом после его свадьбы.

   Возможно, конечно, что Исаак Франклин продал свою дочь. Это было бы проще всего сделать.

   Альбом идентифицирует двух членов другой ветви семьи Томсона. Уэйн Лоуренс

   Томсон приносит статью, которую он написал несколько лет назад для Gallatin Examiner . Заголовок гласит: «Исаак Франклин был всеми любимым работорговцем». Статья из тысячи слов — единственное, что Томсон опубликовал на тему своей семьи.

   Как человек в семье измеряет наследство от работорговли? Томсон занимает полсекунды. «Вы не можете судить этих людей по сегодняшним стандартам — вы не можете судить никого по нашим стандартам. В те дни это было частью жизни. Возьмите Библию. Многие вещи в Ветхом Завете довольно варварские, но они являются частью нашей эволюции».

   Томсон согревается, ерзает на стуле. «Я не одобряю историков-ревизионистов. Я имею в виду людей, которые не понимают прежний образ жизни — их взгляды на жизнь и их образование — это то, что сегодня мы считаем ограниченным.Это относится к истории Юга, к истории рабов.

   «Знаете, я всю жизнь был среди негров. Они замечательные люди. Когда я рос, нас обслуживали. Все слуги были черными. У нас была няня, женщина, которую раньше называли мамочкой. У нас был повар, негр. У нас была горничная, и у нас был дворник. У нас был парень, который работал водителем и следил за складом. И у нас были все эти слуги, пока они не умерли. Меня не учили быть предвзятым. И я скажу вам то, о чем никто никогда не говорит.На Юге были свободные негры, у которых были рабы. А их было много. Они покупали рабов не для того, чтобы освободить их, а для того, чтобы заработать деньги».

   Томсон подчеркивает эти последние предложения. Это рефрен среди белых южан, которые остаются эмоционально привязанными к дням плантаций, — что один из 1000 рабовладельцев, которые были черными, каким-то образом оправдывает 999 тех, кто ими не был.

   Несем ли мы ответственность за то, что сделали работорговцы?

   «Нет. Мы не можем нести ответственность, не должны чувствовать себя ответственными.Нас там не было». Мы подотчетны? «Нет. Мы не несем ответственности за то, что произошло тогда. Мы несем ответственность только в том случае, если это повторяется».

   Томсон чувствителен к предположению, что семья извлекла выгоду из жестокости Франклина и Армфилда в промышленных масштабах.

   «В моей семье люди заботились о своих рабах», — сказал он. «Они купили им обувь, им одеяла, привезли врачей для лечения. Я никогда не слышал ни о каком жестоком обращении. В целом дела обстояли не так уж и плохо.Видите ли, неграм лучше было приехать в эту страну. Это факт, что те, кто здесь, намного опережают тех, кто там, в Африке. А вы знаете, что первым легальным рабовладельцем в США был черный? Это в Интернете. Вам нужно посмотреть это. Я думаю, это интересно. Человеческое рабство началось не знаю когда, но очень рано, тысячи лет назад. Я думаю, что рабство здесь развилось в первую очередь из-за невежества негров. Сначала они пришли сюда как наемные слуги, как и белые.Но из-за своего происхождения и отсутствия образования они как бы скатились в рабство. Нет, я не верю в ревизионистскую историю».

   Я вырос на Глубоком Юге, и мне знакомы такие идеи, которые разделяли многие белые поколения мистера Томсона. Я не верю, что чернокожие несут ответственность за свое собственное порабощение, или что афроамериканцы должны быть благодарны за рабство, потому что они живут лучше, чем западноафриканцы, или что черный человек был автором рабовладельческой системы.Но я узнаю мелодию и пропускаю песню.

   Кеннет Томсон выводит несколько дагерротипов Франклинов и других из своего генеалогического древа. Фотографии красивые. Люди в них хорошо одеты. Они производят впечатление идеальных манер.

   «На мой взгляд, — говорит он, — есть много людей, которых нужно похоронить, чтобы избавиться от них. Чтобы избавиться от их взглядов».

   **********

   Бен Ки был рабом Исаака Франклина в Fairvue. Он родился в 1812 году в Вирджинии.Франклин, вероятно, купил его там и привез в Теннесси в начале 1830-х годов. По неизвестным причинам Франклин не отправил Ки через горящие ворота Невольничьей тропы, а заставил его остаться в Теннесси.

   В Fairvue Ки нашел партнера в лице женщины по имени Ханна. Среди их детей был сын по имени Джек Ки, который был освобожден в конце Гражданской войны в возрасте 21 года. Среди детей Джека Ки в Fairvue был Люсьен Ки, среди детей которого была женщина по имени Руби Ки Холл —

   .

   «Кем была моя мать?» — говорит Флоренс Блэр.

   Флоренс Холл Блер родилась и выросла в Нэшвилле, 73 года, медсестра на пенсии. Она живет в 25 милях от Галлатина, в красивом кирпичном доме в стиле ранчо с белыми ставнями. После 15 лет работы в различных больницах Теннесси и после 15 лет продажи косметики для Mary Kay Cosmetics (и вождения розового кадиллака, потому что она перевезла тонну туши для ресниц), она теперь занимается семейной историей.

   Флоренс Холл Блер, живущая дома в Нэшвилле, является потомком раба, работавшего в поместье Исаака Франклина.«Если вы несете в себе ненависть или сильную неприязнь к людям, — говорит она, — все, что вы делаете, — это вредите себе». Уэйн Лоуренс

   Многие чернокожие, по ее словам, не хотят знать о своем происхождении. «Они не занимаются семейной историей, потому что думают: «О, это было слишком жестоко и так жестоко, и зачем мне смотреть на это так близко?» Я не из таких людей».

   Ее исследование «похоже на салат из тыквы», — говорит она, отбрасывая теннессиизм. Тарелка с лаком, выдернутая с поля и поставленная на стол, — это один из способов сказать «беспорядок».Блэр меняет метафоры. «Исследование людей, которые были рабами, похоже на детективную историю. Вы видите имена. Вы не знаете, что они сделали. Некоторые имена в списках знакомы. Вы находите их неоднократно. Но вы не знаете, кто такие старые.

   «Итак, сын Бена Ки, Хилери Ки, раб, родившийся в 1833 году и брат Джека Ки, моего прадеда, был одним из 22 человек, основавших методистскую епископальную церковь в этом районе. Он был министром. Это должно быть в генах, потому что у меня есть брат министр, и двоюродный брат министр, и еще родственник.А в Галлатине есть церковь, названная в честь одного из проповедников семьи Ки. Тайна раскрыта», — говорит она.

   Что вы думаете об Исааке Франклине? — спрашиваю я вслух.

   — Сама по себе я ничего не чувствую, — мягко говорит она. «Это было долго. Таковы были времена». Она вежливо уклоняется от темы.

   – Наверное, я чувствую некоторую отчужденность от него. В том числе об Исааке Франклине. Я думаю, что Франклин был жестоким человеком, но он был человеком. Его человечность не всегда была видна, но она была.Так что, что касается ненависти к нему, у меня нет сильной неприязни к нему. Время как бы смягчает тебя. Чем старше я становлюсь, тем терпимее становлюсь. Это было так. Он сделал это, но это то, что есть. Если вы несете в себе ненависть или сильную неприязнь к людям, все, что вы делаете, — это вредите себе».

   Она неожиданно смеется. «Во времена рабства я бы не слишком преуспел, потому что я такой человек, который просто не мог представить, что вы будете обращаться со мной так, как они обращались с людьми. — Ты собираешься обращаться со мной меньше, чем с собакой? О нет.Наверное, с моим темпераментом им пришлось бы убить меня». Она снова смеется.

   «Вы знаете, мы продолжили. Сейчас у меня пятеро взрослых детей, восемь внуков и четверо правнуков. Я замужем за мужчиной, у меня четверо детей. Сложите их все вместе, мы как большая спортивная команда. В праздники это что-то, мы должны арендовать дом культуры.

   «Мы продолжили».

   **********

   Когда в 1834 году наступила осень, караван, переданный Джоном Армфилдом, покинул Теннесси и направился в Натчез.Записи об этой части путешествия не сохранились, равно как и записи об отдельных рабах в гробу.

   Как и другие банды Франклина, 300 человек, вероятно, сели на плоскодонки в реку Камберленд и три дня плыли вниз к реке Огайо, а затем дрейфовали еще один день, чтобы достичь Миссисипи. Платформа может плыть по Миссисипи до Натчеза за две недели.

   В прошлом году Франклин и Армфилд перенесли свою тюрьму и невольничий рынок в Натчезе на окраину города под названием Развилка дороги.Там — и это предположение, основанное на том, что случилось с другими бандами — половина большой банды могла быть продана. Что касается другой половины, то их, вероятно, загнали на пароходы и переправили в 260 миль к югу, в Новый Орлеан, где Исаак Франклин или один из его агентов продал их по одной, по три или по пять штук за раз. А потом они ушли — на плантации в северной Луизиане, или в центральной Миссисипи, или в южной Алабаме.

   Хотя банда Армфилда исчезает из записей, благодаря письмам Уильяма Уоллера можно подробно проследить группу людей на пути из Теннесси в Новый Орлеан.

   В Ноксвилле, в октябре 1847 года, Уоллер подготовил свою банду из 20 или более человек ко второй половине пути. Он ожидал еще месяц в пути. Получилось бы четыре.

   Во вторник, 19 октября, отряд двинулся на юго-запад, Уоллер шел впереди со своей лошади, а его друг Джеймс Талиаферро шел сзади, оба вооружены. Пароходов для этой группы нет. Уоллер жалел копейки.

   В Вирджинии толпа маршировала из города в город. Но здесь они шли через пустыню.В письмах Уоллера указан его маршрут неточно, и к 1847 году из Теннесси в Миссисипи было несколько дорог. Но в течение 50 лет, когда кофе отправлялись по тропе рабов, самой популярной дорогой была тропа Натчез.

   Трасса представляла собой 450-мильную дорогу — «трасса» — это колониальное слово, обозначающее туземную тропу через лес — и единственный сухопутный путь от плато к западу от Аппалачского хребта, ведущий к Мексиканскому заливу. Люди натчез впервые проложили пешеходную дорожку около 500 лет назад и использовали ее примерно до 1800 года, когда они были убиты и рассеяны, после чего белые путешественники завладели их шоссе.

   Бульвар Натчез-Трейс с ровным, как шелк, асфальтом теперь следует по старому маршруту. Остатки оригинального Trace остались в лесу, в 100 ярдах от полосы пробоя, в основном нетронутые.

   Начав в Нэшвилле, я еду по бульвару. Сухопутные грабители использовали бы дорогу, которая гниет среди деревьев. На месте городов стояли «стенды» через каждые 10 или 15 верст. Это были магазины и таверны с местами для сна сзади. Банды рабов приветствовались, если они спали в поле, вдали от дел.Их водители платили хорошие деньги за еду.

   После Дак-Ривер в Теннесси появился Стенд Кег-Спрингс. После Лебединого ручья, Стенд Маклиша. После реки Теннесси, где Трасса впадает в Алабаму на 50 миль, стоит стенд Buzzard Roost. Возвращение в Миссисипи, Стенд Старого Фактора, Стенд ЛеФлера, Стенд Краудера, другие.

   К ноябрю того же года Уоллер достиг Миссисипи. «Это одна из самых богатых частей штата и, возможно, одна из самых здоровых», — писал он домой.«Это прекрасная страна, в которой раб может жить, а хозяин может зарабатывать деньги». И, кстати, «негры не только здоровы, но и кажутся счастливыми и довольными своей страной и перспективами перед ними».

   В деревне Бентон за неделю до Рождества 1847 года Уоллер со своей бандой столкнулся с жестоким штормом. «Чрезвычайно сильные и непрекращающиеся дожди остановили наше продвижение», — сказал он жене. «Два дня мы останавливаемся из-за разрушения магистралей и мостов. Хотя сегодня воскресенье, мои руки заняты ремонтом дороги, чтобы мы могли проехать дальше.

   Я ставлю машину на обочину и иду в лес, чтобы найти настоящего Натчез Трейс. На него легко наткнуться. И это действительно след, слабая линия того, что когда-то было дорогой для фургонов. Выемка имеет ширину около 12 футов, с неглубокими канавами по бокам. Веретенообразные сосны и дубы вдали от полотна дороги, третий прирост леса. Паутина на лице, жужжание жуков, свисающие ветки, чтобы пригнуться. На земле ковер из грязи, а под ним листья, и грязь под листьями.

   Дорога, по которой шли рабы, прекрасна.Почти окруженный зелеными занавесками конечностей, он похож на туннель. Я хлюпаю в грязи, потея, стаскиваю пауков, шлепаю комаров и слепней. Время 8 вечера, солнце садится. Светлячки появляются в сгущающихся сумерках. А с наступлением ночи сверчки начинают царапать деревья. Внезапный громкий гул со всех сторон, естественная музыка Миссисипи.

   **********

   Это было типично для Тропы рабов: люди, подобные Уоллеру, шли маршем и продавали одного или двух человек по пути, чтобы оплатить счета за проезд.Сара и Индиан, мать и дочь, хотели продаться вместе. Три сестры, Сара-Энн, Луиза и Люси, тоже хотели быть проданными вместе, что было маловероятно, и они это знали.

   Но пока Уоллер путешествовал по Миссисипи, он не мог никого продать.

   «Грандиозное падение хлопка так встревожило людей, что у нас нет ни малейшего шанса продать наших негров почти по любой цене», — писал он домой.

   Когда в Нью-Йорке цены на хлопок были высоки, рабовладельцы в Миссисипи покупали людей.Когда хлопок упал, они этого не сделали. Зимой 1848 года хлопок упал. «Ни одного предложения», — написал Уоллер.

   Его путешествие по Невольничьей тропе, как и у большинства других, закончится в Натчезе и Новом Орлеане. Покупатели сотнями заполнили смотровые залы дилеров в Натчезе и аукционные залы брокеров в Новом Орлеане.

   Однако в пути было одно место с небольшим невольничьим рынком — Абердин, штат Миссисипи. Уоллер решил попробовать продать там одного или двух человек. В Тьюпело он совершил однодневную поездку в Абердин, но вскоре отчаялся в своих перспективах там: рынок был переполнен «почти 200 неграми, которых держали те, у кого есть родственники и друзья, которые, конечно, помогают им в продаже.

   Уоллер тащил свою банду на северо-запад, четыре дня и 80 миль, в Оксфорд, но не нашел покупателей. «Что делать и куда идти, я не знаю, я окружен трудностями», — размышлял он. «Я окутан тьмой; но все же, как ни странно, я живу надеждой, друг человека».

   Странно, что человек может жалеть себя за то, что не может продать целую комнату подростков, которых знает с рождения, но, как говорит Флоренс Блэр, так оно и было.

   «Мой план состоит в том, чтобы отвезти моих негров в Реймонд примерно в 150 милях отсюда и поместить их с мистером Уилсоном.Дабни, ищи покупателей, – сказал Уоллер своей жене. Томас Дэбни был знакомым из Вирджинии, который 12 лет назад переехал в Рэймонд на Натчез-Трейс и удвоил свое и без того большое состояние, работая плантатором хлопка. «Он пишет мне, что его сосед возьмет шесть, если мы договоримся о цене».

   Сегодня, как и тогда, Рэймонд, штат Миссисипи, представляет собой перекресток с населением 2000 человек. На центральной площади противоречия деревни Глубокого Юга, как времен Уоллера, так и настоящего.Великолепное здание суда в стиле греческого возрождения стоит рядом с однокомнатной парикмахерской с фасадом из гофрированного металла. Притворство и хвастовство соседствуют с простотой и удрученностью. Старый вокзал, деревянное здание с высокими карнизами, представляет собой магазин подержанных пластинок.

   Рядом со школьной площадкой в ​​центре Рэймонда я нахожу семейное кладбище Дэбни, окруженное железным забором. Несколько детей Томаса Дэбни лежат под гранитными камнями. Его плантации больше нет, но именно здесь он устроил супружеской паре, соседям, свидание с бандой Уоллера из Вирджинии.«Они пришли посмотреть на моих негров и хотели купить семь или восемь, но возражали против цены», — сказал Уоллер. Дабни сказал ему, что «я не должен брать меньше своей цены — они того стоили».

   Уоллер был тронут. — Разве это не так?

   Позже он написал домой: «Я продал! Сара и ребенок 800 долларов… Генри 800 долларов. Сара Энн — 675 долларов, Луиза — 650 долларов. Люси 550 долларов …. Полковник. Дабни забрала Генри и является поручителем баланса — три сестры на одного мужчину. Он почувствовал облегчение. — Всем самым добрым хозяевам, которых только можно найти.

   Сара Уоллер написала в ответ: «Мне было очень приятно узнать из вашего письма, что вы продали по таким хорошим ценам». Затем она добавила: «Я бы хотела, чтобы ты продал их больше».

   Сам Уоллер был немного оборонительным в отношении этого бизнеса по продаже людей. Он пожаловался, что брат его жены Самуил снизошел к нему за несколько месяцев до этого. «Сэмюэл Гарланд сказал что-то о негритянской торговле, из чего я сделал вывод, что церковь мной недовольна. Что касается меня, то я достаточно настрадался по этому поводу, не подвергаясь порицанию в этой части.

   Остатки банды двинулись в Натчез.

   **********

   Натчез, жемчужина штата, стоит на утесе над Миссисипи. Красивые дома, старинная деревня, крупный туристический промысел. Но туристические деньги появились сравнительно недавно. «В этой части страны нет более оживленной и прибыльной отрасли торговли, чем купля-продажа негров», — писал о Натчезе путешественник по имени Эствик Эванс в начале 19 века.

   Сразу за городом Трасса заканчивается на ветхом перекрестке.Это Forks of the Road, Y-образный перекресток, образованный улицами Святой Екатерины и Old Courthouse Road, где председательствовал Исаак Франклин. Его загон для рабов появляется на старых картах с пометкой «негритянский рынок».

   Знак отмечает место рынка недалеко от Натчеза, где рабов продавали, а не с аукциона. AP Photo/The Natchez Democrat, Бен Хиллиер

   Франклин когда-то руководил крупнейшей операцией в Форкс-оф-роуд, перемещая сотни людей каждый месяц.Но к тому времени, когда Уоллер прибыл, Франклина уже не было. После его смерти в 1846 году его тело было перевезено из Луизианы в Фэрвью в бочке из-под виски.

   Сегодня на Форксе магазин глушителей и рядом с ним водосточно-тентовый цех. Через дорогу на голой лужайке стоят пять исторических памятников. На этом полуакре нет построек. Но если Новый Орлеан был аэропортом Кеннеди на Невольничьей тропе, то трава на развилке дороги была его О’Хара.

   В Рэймонде, благодаря Томасу Дэбни, Уоллер связался с работорговцем по имени Джеймс Уэйр, 42-летним выходцем из Вирджинии.Уоллер знал свою семью. «По вежливому приглашению мистера Уэра, — как он выразился, — я проехал более ста миль, не заметив ни одного белого человека, и добрался до Натчеза за четыре дня». Он вбежал в город в начале 1848 года, а за ним сокращающаяся банда. «Это самая старая заселенная часть штата, которая отличается большим комфортом, изысканностью и элегантностью», — писал Уоллер.

   Он не описывал Форкс, в миле к востоку от «красивой» части города. В Форксе Уоллер нашел множество низких деревянных зданий, длинных и узких, в каждом жил дилер, у каждого было крыльцо и грязный двор перед входом.Дворы были парадными площадками, которые работали как выставочные залы. Утром зимой, в разгар сезона распродаж, чернокожих маршировали кругами перед лачугами торговцев.

   Продаваемые рабы носили своего рода униформу. «Мужчины, одетые в темно-синие костюмы с блестящими медными пуговицами… маршировали поодиночке, по двое и по трое в кругу», — писал местный житель Феликс Хадселл. «Женщины носили ситцевые платья и белые фартуки» и розовую ленту на шее с тщательно заплетенными волосами.Дисплей странно молчал. «Никаких приказов, отданных кем бы то ни было, никакого шума по этому поводу, никаких разговоров в строю, никакого смеха или веселья», — просто марш, круг за кругом.

   Через час этого показа «живого» инвентаря рабы стояли рядами на длинных нависающих крыльцах.

   Они были отсортированы по полу и размеру и поставлены в очередь. Мужчины с одной стороны, в порядке роста и веса, женщины с другой. Типичный дисплей помещал 8-летнюю девочку в левый конец линии, а затем десять человек, как ступени лестницы, поднимались к правому концу, заканчивая 30-летней женщиной, которая могла быть матерью первой девочки.Такой порядок сортировки означал, что дети с большей вероятностью будут проданы от родителей.

   На Форксе не было аукционов, только торг. Покупатели смотрели на людей, водили внутрь, заставляли раздеваться, изучали зубы, велели танцевать, расспрашивали о работе и, самое главное, смотрели им в спину. Осмотр спины решил или сломал сделку. У многих остались шрамы от порки. Для покупателей это интерпретировалось не как проявление хозяйской жестокости, а как неповиновение рабочего.«Чистая спина» была редкостью, и это повышало цену.

   Осмотрев выставленных людей, покупатель разговаривал с продавцом и вел переговоры. Это было похоже на покупку машины сегодня.

   **********

   «Зовите меня сир Боксли», — говорит он. «Это аббревиатура, чтобы приспособиться к людям».

   Человек с Юга, который больше всего сделал для привлечения внимания к «Тропе рабов», родился в Натчезе в 1940 году. Родители назвали его Клифтоном М. Боксли. В годы черной власти 1960-х он переименовал себя в сира Сешша Аб Хетера.«Это тип имени, который я должен был бы иметь, если бы традиционные африканские культуры остались нетронутыми, по сравнению с Клифтон Боксли, который является названием плантации или именем раба», — говорит он.

   Сер Боксли был крупным молодым человеком 1950-х годов, выросшим в смирительной рубашке Джима Кроу.

   «Я пытался собирать хлопок прямо здесь, за пределами Натчеза, и мне так и не удалось собрать 100 фунтов», — говорит он. Машины не заменяли человеческие руки до 1960-х годов. «Вам будут платить 3 доллара за 100 фунтов собранного хлопка, то есть если вам повезет найти фермера, который наймет вас.

   Боксли 75 лет. У него бело-седая борода и наполовину лысый. Он прямолинеен, напорист и привлекателен, с полным баритоном. Он не ведет светских бесед.

   «Из-за бездействия других людей я призван заниматься историей», — говорит он мне. «Я хочу воскресить историю торговли рабами, и в течение 20 лет я сосредоточился на этом».

   Он несет плакат размером 4 на 6 футов в кузове своего красного грузовика Nissan. На нем написано заглавными буквами Helvetica: «ВСТАНЬТЕ, ПОМОГИТЕ СОХРАНИТЬ РАЗВИЛКИ ДОРОЖНЫХ САЙТОВ РЫНКА «РАБ» NATCHEZ MS.Он часто держит табличку, стоя рядом с клочком травы, который является единственным видимым остатком развилки дороги.

   Когда я встречаюсь с Боксли, он носит красные штаны, коричневые шлепанцы и синюю футболку с надписью «150-летие июня». С 1995 года он раздражает штат Миссисипи и беспокоит менеджеров по туризму своей исключительной навязчивой идеей отмечать жизни тех, кто прошел по Невольничьей тропе через развилки дороги.

   Он живет один в коттедже с пятью комнатами в черной части города, вдали от готового для камер центра Натчез.Обшитый коричневой обшивкой дом — складные стулья и гамак во дворе, шлакоблоки и доски для ступенек — внутри переполнен книгами, пластинками, народным творчеством, старыми газетами, безделушками, грудами одежды и непонятными кладами предметов.

   «Осторожнее с моей кухней Джима Кроу», — говорит он из другой комнаты.

   На кухне есть солонки мамочки, черные садовые жокеи, статуэтки дядюшки Тома и другие раздражающие памятные вещи — литографии пиканинов, поедающих арбуз, «африканская» фигура в травяной юбке, плакат «Кукурузная мука в стиле кантри» с банданой… одетая, 200-фунтовая негритянка.

   В передней комнате, параллель — десятки фотографий рабских фабрик Ганы и Сьерра-Леоне, где содержались пленники перед отправкой в ​​Америку.

   Боксли покинул Натчез в 1960 году в возрасте 20 лет. Он провел 35 лет в Калифорнии в качестве активиста, учителя и пехотинца в программах борьбы с бедностью. Он вернулся домой в Натчез в 1995 году и открыл для себя Forks of the Road.

   Сайт пуст, за исключением пяти маркеров, оплаченных городом Натчез. Нынешние названия улиц, образующих развилки — Либерти-роуд и Д’Эверо-драйв — отличаются от старых.

   «Я написал текст для четырех маркеров», — говорит он, сидя на скамейке и глядя на траву. «Ты что-то чувствуешь здесь? Это хорошо. Говорят, здесь не было никаких чувств».

   Хранитель вилок: сир Боксли вернулся в свой родной город Натчез в возрасте 55 лет. «Нигде в этом городе-музее рабства движимого имущества я не мог найти… истории, отражающие присутствие афроамериканцев». Уэйн Лоуренс

   Он рассказывает предысторию. «В 1833 году Джон Армфилд отправил группу людей в Натчез, где их принял Исаак Франклин.У некоторых была холера, и эти порабощенные люди умирали. Франклин избавился от их тел в заливе вниз по дороге. Их обнаружили, и это вызвало панику. Городское правительство приняло постановление, запрещающее всем дилерам дальней связи продавать людей в черте города. Поэтому они переехали сюда, на этот перекресток, в нескольких футах от городской черты.

   «Исаак Франклин построил здание прямо там, где магазин глушителей — видишь сарай персикового цвета через дорогу? Там работал Теофил Фриман, который продал Соломона Нортапа из «Двенадцать лет рабства» .Через улицу был другой набор зданий и дилеров. У вас есть Роберт Х. Элам, работающий вон там. К 1835 году это место кишело торговцами на дальние расстояния.

   «Когда я вернулся в Натчез в возрасте 55 лет, я увидел крупную туристическую индустрию и заметил, что нигде в этом городе-музее рабства движимого имущества я не могу легко и наглядно найти истории, отражающие присутствие афроамериканцев». Поэтому он начал выступать за Форкс.

   Он машет рукой проходящему мимо Форду.

   «Десять лет назад на этом месте стояла старая пивная, где белые смотрели футбол и пили, и была гравийная площадка, где стояли грузовики.Город купил участок в полакра в 1999 году во многом благодаря его агитации. С 2007 года предложение о включении этого места в Службу национальных парков постепенно приближалось к одобрению. Нужен акт Конгресса.

   «Моя цель — сохранить каждый дюйм грязи в этом районе, — говорит Боксли. «Я сражаюсь за наших порабощенных предков. И этот сайт говорит об их отрицаемой человечности, об их вкладе и о внутренних торговцах рабами в Америке. Общественное признание Forks of the Road предназначено для предков, которые не могут говорить сами за себя.

   Я прошу его сыграть в дискуссию. Представьте, белая женщина задает вопрос:  Мне трудно слушать и понимать эту историю. Можете ли вы сказать это так, чтобы не повредить моей чувствительности?

   «Вы обратились не к тому человеку, чтобы спросить о сохранении своих чувств», — отвечает Боксли. «Я ничего не жалею. Меня интересует человечество, которого отрицали наши предки. Это ваша история, а также история афроамериканцев. На самом деле, это больше ваша история, чем моя.

   Черный мужчина спрашивает:  Я отец из среднего класса. Я работаю на правительство, хожу в церковь, у меня двое детей, и я говорю, что эта история слишком болезненна. Можешь отложить в сторону?

   Боксли пропускает меньше секунды. — Я говорю, ваши прапрадедушки и прапрадедушки были порабощенными людьми. Единственная причина, по которой твой черный зад вообще здесь, это то, что кто-то пережил эту сделку. Единственная причина, по которой мы живем в Америке, заключается в том, что наши предки были насильно закованы в цепи, чтобы помогать строить страну.Преодолеть обиду и боль можно, столкнувшись лицом к лицу с ситуацией, испытав ее и очистившись, позволив человечеству наших предков и их страданиям пройти через вас и поселиться в вашем духе».

   В сотне ярдов от Развилки дороги есть низкий кирпичный мост через узкий ручей. Он имеет 12 футов в ширину и 25 футов в длину и покрыт кудзу, погребенным под грязью и кустами.

   «Месяц назад застройщик вскрыл мост экскаватором, — говорит Боксли.«Сотни тысяч прошли этот путь — мигранты, порабощенные люди, белые, индейцы». Он поворачивается.

   «Мир вон», — говорит он и уходит.

   **********

   Уильям Уоллер отправился в Новый Орлеан во вторую неделю января 1848 года, совершив 18-часовую поездку на пароходе. Джеймсу Уэру, брокеру Уоллера, не удавалось продать обрезанный коффл в Миссисипи. Среди них были полевой работник Нельсон и его жена; человек по имени Пайни Вудс Дик и еще один по прозвищу Беглые Ботинки.Был также Митчелл, мальчик 10 или 11 лет, и Фостер, 20-летний и сильный, его «призовая рука». В Луизиане самые высокие цены можно было получить за «доллар», мускулистого человека, направляющегося в ад сахарных полей.

   Уоллер никогда не был в таком большом городе. «Вы не можете себе этого представить, — писал он домой. Когда пароход подошел к причалу, он прошел мимо кораблей, стоявших на глубине пять или шесть, «в милях от них, со всех народов земли, привозивших свои продукты и увозивших наши». Прибытие, сходни на дамбе, везде груз.«Тогда вам придется протискиваться сквозь бесчисленное множество мужчин, женщин и детей всех возрастов, языков и цветов земли, пока вы не попадете в настоящий город».

   Он слышал плохие вещи о Новом Орлеане, ожидал, что он испугается, и испугался. Люди «сделаны из худшей части человечества», писал он. «Неудивительно, что среди такого населения должны быть грабежи и убийства».

   **********

   За 50 лет «Следа рабов» в Новом Орлеане было продано, возможно, полмиллиона человек, родившихся в Соединенных Штатах, больше, чем всех африканцев, привезенных в страну за два столетия Среднего перехода через Атлантику.

   В Новом Орлеане, крупнейшем рынке рабов в стране, в 1840-х годах насчитывалось около 50 компаний по продаже людей. Некоторые белые ходили на аукционы рабов ради развлечения. Особенно для путешественников рынки были конкурентом Французской оперы и Орлеанского театра.

   Сегодня в Новом Орлеане количество памятников, указателей и исторических мест, которые так или иначе относятся к внутренней работорговле, довольно мало. Я делаю первую оценку: ноль.

   «Нет, это неправда, — говорит Эрин Гринвальд, куратор Исторической коллекции Нового Орлеана.«На стене рядом с рестораном Maspero’s есть один маркер. Но то, что он говорит, неверно. Место работорговли, которое там упоминается, «Биржа Масперо», находилось по диагонали через дорогу от закусочной.

   Гринвальд стоит перед двумя бежевыми ливрейными пальто, висящими за оконным стеклом. Ярлыки на пальто когда-то гласили: «Brooks Brothers». Она во Французском квартале, в галерее архива, где работает, а вокруг нее артефакты о работорговле. Два ливрейных пальто, с большими пуговицами и с длинным фалдом, носили порабощенный возница и швейцар.

   «Brooks Brothers производила первоклассную одежду для рабов, — говорит Гринвальд. «Работорговцы выдавали новую одежду людям, которых им приходилось продавать, но обычно она была дешевле». Она маленькая, разговорчивая, знающая и точная. В этом году она курировала выставку в Исторической коллекции Нового Орлеана «Купленные жизни: Новый Орлеан и внутренняя работорговля, 1808–1865».

   Пока она говорит и указывает на предметы, я замечаю то, чего никогда не видел за многие посещения этого архива: чернокожих.Хотя Историческая коллекция Нового Орлеана является самым серьезным и обширным историческим центром города, до этого года она привлекала мало чернокожих.

   «Мы в Новом Орлеане прошли долгий путь после урагана Катрина с точки зрения уровня комфорта при рассмотрении определенных тем. «Катрина» была катастрофой и изменила отношение людей к нашей коллективной истории», — говорит Гринвальд. «Мы никогда не делали специальной выставки о работорговле, о рабстве. И это действительно было давно».

   Она указывает на документ с парохода  Hibernia , прибывшего из Луисвилля в 1831 году.На бумаге перечислены имена людей, их цвет кожи и место происхождения. «Все эти люди приехали из Вирджинии, — говорит она. «Поэтому вполне вероятно, что они прошли маршем из округа Албемарл, штат Вирджиния, в Луисвилл, а затем сели на пароход вниз по реке и сюда». Она машет рукой в ​​сторону дамбы Миссисипи в двух кварталах от нее.

   Она указывает на красивый кусок шелка с надписью: «Рабы должны проходить таможенную очистку». «Этот знак, вероятно, висит в каютах на пароходах.Своего рода объявление о сдаче багажа.

   – Вот эти, – указывая на еще несколько пожелтевших бумаг, – для меня хуже всего, – говорит она. «Они представляют собой манифест или список одной группы из 110 человек, перемещенных Исааком Франклином в 1829 году. В них записаны имена, рост, возраст, пол и цвет кожи, определяемые человеком, который на них смотрит. А детей в одном только списке много….

   «Вы понимаете, что в этом замешаны дети. Но вот группа с десятками, в возрасте от 10 до 12 лет.В Луизиане был закон, согласно которому дети до 10 лет не могли быть разлучены со своими матерями. И вы видите много записей, в которых необычно много одних только 10-летних. Этим детям было не 10. Наверное, они были помладше, но никто не проверял».

   Новый Орлеан был самым большим невольничьим рынком в стране. Куратор Эрин Гринвальд говорит, что общее количество памятников, указателей или исторических мест, связанных с рабством, в городе ровно одно. Уэйн Лоуренс

   Разрабатывая экспозицию, Гринвальд и ее команда создали базу данных имен порабощенных, отправленных из восточных штатов в Новый Орлеан.Уильям Уоллер и его банда, а также сотни тысяч других людей, прибывших пешком, не оставили следов в правительственных отчетах. Но люди, прибывшие на корабле, сделали это.

   «Мы изучили сотни грузовых манифестов и собрали данные о 70 000 человек. Конечно, это только некоторые».

   В 1820 году число кораблей, перевозивших рабов из восточных портов в Новый Орлеан, составляло 604. В 1827 году их было 1359. В 1835 году их было 4723 человека. Каждый нес от 5 до 50 рабов.

   В рекламе аукциона в конце «Тропы рабов» всегда говорилось: «Негры Вирджинии и Мэриленда.

   «Слова «Вирджинские негры» обозначали своего рода бренд», — говорит Гринвальд. «Это означало уступчивую, нежную и не сломленную переутомлением.

   «Одна вещь, которую трудно задокументировать, но невозможно игнорировать, — это «торговля фантазиями». У Нового Орлеана была своя ниша на рынке. «Торговля фантазиями» означала, что женщин продавали в качестве сексуальных партнеров по принуждению. Они неизменно были женщинами смешанной расы. Так называемые мулатёрши.

   Исаак Франклин был повсюду на этом рынке. В 1833 году он написал в контору в Вирджинии о «модных девушках», которые у него были под рукой, и в частности об одной, которую он хотел.«Я продал твою модницу Элис за 800 долларов, — писал Франклин Райс Баллард, тогдашнему партнеру в Ричмонде. «Существует большой спрос на модных горничных, [но] я был разочарован тем, что не нашел вашу горничную в Шарлоттсвилле, которую вы мне обещали». Франклин приказал офису в Вирджинии немедленно отправить «горничную из Шарлоттсвилля» на корабле. «Вы отправите ее или я возьму с вас 1100 долларов за нее?»

   Чтобы максимизировать свою цену, Франклин мог продать «горничную из Шарлоттсвилля» на одном из публичных аукционов в городе.«И местом проведения аукциона было выбрано место под названием «Отель Сент-Луис», — говорит Гринвальд, — в квартале отсюда».

   **********

   Отель «Сент-Луис» — одно из нескольких мест, которые когда-то можно было идентифицировать как места работорговли. Рядом с ним была другая, Новоорлеанская биржа. Гранитный фасад биржи до сих пор можно увидеть на улице Шартр, недалеко от угла улицы Сент-Луис. На притолоке над дверью выцветшей краской видна старая вывеска, которая гласит: «___ СМЕНА.Отель «Сент-Луис» был снесен в 1916 году, но именно в отеле «Тропа рабов» заканчивалась самыми зрелищными сценами.

   В центре отеля находилась ротонда диаметром 100 футов, «над которой возвышался купол, высокий, как церковный шпиль», — писал репортер Milwaukee Daily Sentinel . «Пол — мраморная мозаика. Одну половину окружности ротонды занимает бар отеля», а другую половину — входы в сводчатое помещение. По обеим сторонам ротонды стояли два аукционных стенда, каждый на пять футов выше пола.А под куполом, сквозь окна в апсиде которого падал солнечный свет, оба аукционных стенда вели торговлю одновременно на французском и английском языках.

   «Аукционист был красивым молодым человеком, посвятившим себя исключительно продаже молодых мулаток, — писал репортер о продаже в 1855 году. — На площади была одна из самых красивых молодых женщин, которых я когда-либо видел. Ей было около шестнадцати, она была одета в дешевое шерстяное платье в полоску и с непокрытой головой.

   Ее звали Гермина. «Она была продана за 1250 долларов одному из самых развратных старых грубиянов, которых я когда-либо видел», — отметил репортер.Сегодня это эквивалентно 35 000 долларов.

   И здесь, в прекрасном сводчатом зале отеля «Сент-Луис», семьи в конце «Тропы рабов» разделились. Тот же репортер описал «женщину благородного вида с яркоглазым семилетним ребенком». Однако, когда мать и мальчик вышли на платформу, ставки на них не поступили, и аукционист под влиянием момента решил выставить мальчика на продажу отдельно. Его продали мужчине из Миссисипи, его мать мужчине из Техаса. Мать умоляла своего нового хозяина «купить и маленького Джимми», но он отказался, и ребенка уволокли прочь.«Она разразилась самым отчаянным воплем, который когда-либо издавало отчаяние».

   **********

   Депрессия Уильяма Уоллера прошла после того, как он покинул Новый Орлеан и вернулся в Миссисипи. «Я продал всех своих негров одному человеку за восемь тысяч долларов!» он сказал своей жене. Затем пришли другие мысли и еще больше жалости к себе: «Я не получил столько, сколько ожидал, но я стараюсь быть довольным».

   Джеймс Уэйр, торговец рабами, которого Уоллер встретил в Натчезе, пришел на продажу и предложил Уоллеру подробный отчет.«Вся сумма продаж двадцатки» — всей группы, приехавшей с ним из Вирджинии, — «составляет 12 675 долларов». (Сейчас около 400 000 долларов.) Путешествие закончилось, дело сделано, Уоллер отправился домой. Это было 13 марта 1848 года.

   «Теперь я жду безопасной лодки, чтобы отправиться за вами», — написал он. — Может быть, через час я буду на реке.

   1 апреля Уоллер вернулся домой. Жена и дети приветствовали его. Также пожилая чернокожая женщина по имени Чарити, которую они с Сарой держали дома, зная, что никто не предложит за нее денег.Каюты рабов были свободны.

   **********

   Первые вежливые вопросы появились в газетах летом 1865 года, сразу после гражданской войны и освобождения. Бывшие рабы — их было четыре миллиона — спрашивали из уст в уста, но это ни к чему не приводило, и поэтому они давали объявления в газетах, пытаясь найти матерей и сестер, детей и мужей, унесенных от них Тропой рабов.

   Ханна Коул была одной из них, может быть, первой. 24 июня 1865 года, через два месяца после перемирия в Аппоматтоксе, в филадельфийской газете под названием Christian Recorder она написала следующее:

   Требуется информация.Может ли кто-нибудь сообщить мне о местонахождении Джона Персона, сына Ханны Персон из Александрии, штат Вирджиния, который принадлежал Александру Санктеру? Я не видел его десять лет. Меня продали Джозефу Брюину, который отвез меня в Новый Орлеан. Меня тогда звали Ханна Персон, сейчас Ханна Коул. Это единственный ребенок, который у меня есть, и я очень хочу его найти.

   Разместить объявление было непросто. Требовалась двухдневная заработная плата, если вы зарабатывали 50 центов в день, то, что «вольноотпущенники» — новое слово — начинали получать за работу.Это означало нанять кого-то, кто мог бы писать. Грамотность была запрещена законом для рабов, поэтому немногие из четырех миллионов умели писать.

   Но идея выросла.

   Редакторы Southwestern Christian Advocate опубликовали свою газету в Новом Орлеане, но она дошла до методистских проповедников в Арканзасе, Миссисипи, Теннесси, Техасе и Луизиане. В газете началась колонка под названием «Потерянные друзья», страница, на которой люди взывали к семье, пропавшей на «Тропе рабов».Один потерянный друг написал:

   Мистер Редактор, я вырос и родился в Вирджинии, но не могу назвать округ, потому что был так молод, что не помню его; но я помню, что жил в двенадцати милях от городка под названием Данвилл… Меня продали спекулянту по имени Вм. Феррилла и привезли в Мобил, штат Алабама, в возрасте 10 лет. Насколько я помню, моего отца звали Джозеф, а моей матери — Милли, моего брата — Энтони, а моей сестры — Мария… Меня звали Энни Феррилл, но мои хозяева изменили мое имя.

   Черные церкви подхватили его. Каждое воскресенье проповедники Юга смотрели на собрания и читали объявления из «Потерянных друзей» и подобных им колонок. Сообщение от женщины, которую украли у матери, когда она была девочкой, могло достичь сотен тысяч.

   Я хочу узнать о своих родственниках, которых я оставил в Вирджинии около 25 лет назад. Мою мать звали Матильда; она жила недалеко от Уилтона, штат Вирджиния, и принадлежала мистеру Персифилду. Меня продали с младшей сестрой — Бетти.Меня звали Мэри, и мне было девять лет, когда меня продали торговцу по имени Уокер, который отвёз нас в Северную Каролину. Бетти продали человеку по имени Рид, а меня продали и увезли в Новый Орлеан, а оттуда в Техас. У меня были брат Сэм и сестра Энни, которых оставили с мамой. Если они живы, буду рад услышать о них. Обращайтесь ко мне в Моралес, Джексон Ко, Техас. Мэри Хейнс.

   Год за годом распространяются объявления — сотни, а затем и тысячи. Они продолжали появляться в черных газетах до Первой мировой войны, ровно через 50 лет после эмансипации.

   Почти для всех разрыв был постоянным, а горе — вечным. Но историк Хизер Уильямс обнаружила несколько воссоединений. Один, в частности, дает аромат.

   Роберт Гленн был продан в возрасте 8 лет от отца и матери в Северную Каролину и провел остаток своего детства в Кентукки. После Эмансипации, теперь уже «вольноотпущенник» около 20 лет, Гленн вспомнил название своего родного города — Роксборо. Он знал, насколько это редкость, поэтому решил вернуться на родину и найти своих родителей.

   «Я дал обет, что поеду в Северную Каролину и увижу свою мать, если она еще жива. У меня было много денег на поездку», — сказал он. Через несколько дней Гленн объявился в Роксборо. И там, в результате несчастного случая, едва ли повторенного никем из миллиона на Рабской Тропе Слез, он нашел свою мать.

   «Я пожал маме руку и слишком долго держал ее, и она что-то заподозрила», — сказал Гленн. В последний раз она видела его, когда ему было 8 лет, и не узнала его. Так много рабов ожидали, что их семьи будут уничтожены, и поэтому стало важно уметь забывать.

   «Затем она подошла ко мне и сказала: «Разве ты не мой ребенок?», — вспоминал Гленн. «Скажи мне, ты не мой ребенок, которого я оставила на дороге возле мистера Мура перед войной?» Я не выдержала и заплакала. До прихода домой я не знал, живы мои родители или мертвы». А теперь «ни мать, ни отец не знали меня».

   Рабы в семье

   Купить Афроамериканская история Американская история Миграция Тайны американской истории Рабство

   Рекомендуемые видео

   .